Колючка в сердце (СИ)

Я обнял любимого парня и разревелся, более не сдерживая раздирающих грудь эмоций — от страха, от муки, в панике перед неизвестным скорым будущим. Блонди поддержал не менее вдохновенно, и на пару у нас вышел очешуительный кошачий концерт. Вот только слушать его было некому…

Нарыдавшись и маленько прочухавшись, я и Валера кое-как поднялись и, цепляясь друг за друга, чуть ли не на карачках, доковыляли до ванной. Поглотали воняющей хлоркой водички из-под крана, горестно-страдальчески стеная, постягивали испятнанную алыми потеками одежду, сполоснулись под душем, содрогаясь от жгучей боли в свеженьких рубцах.

Нас до сих пор трясло. Оба оказались «расписаны» багровыми кровящими полосами, словно зебры, но — удивительно — ни единой отметочки по моськам. Надо же, а господин-то Воронов, бля, смотрел, куда хлещет, фейсики не попортил своей борзой собственности.

Получается, не будет-таки убивать, может, даже, и в бордель не продаст?..

— Лер, — проговорил я, заикаясь, — в-ввыпитть хххочешь? У меня ззаначчкка есть…

И пусть народ хоть заталдычится, да, шалавы, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Хуже просто некуда, еще пьянка погоду вряд ли сделает!

Лерка поморщился, похлюпал носом и кивнул — похоже, подумал аналогично.

— А обезболивающее какое есть? — спросил, нервно клацая зубами.

Я порылся в ящиках прикроватной тумбочки, выкопал пластинку баралгина — в ней было аж семь таблеток — богатство при нашем бедственном положении — выковырял парочку и протянул:

— На. Я запасливый.

Блонди заглотнул лекарство, осел на пол рядом, кутаясь в мой халат.

— Тащи пузырь, — велел, — наквасимся с горя.

Мы сидели прямо на полу и из горла хлебали бренди. На голодный желудок, занюхивая рукавом по очереди: глоток я, глоток — Лерочка. Пьянели.

Расстраивались. Потом, когда совсем захмелели — больше полулитра бутылёк, однако — поскулили чуток мрачные песни, приняли по снотворной пилюльке — говорю же, я запасливый — прилегли в обнимку и вырубились.

Мне снился Вадик. Русый мужчина светло улыбался, целуя мои ладони, шептал:

— Котёнок… Котёночек…

Вадя, Вадя, увидимся ли когда еще? Сомневаюсь. Скорее всего, ты уже в Неве, и твоё красивое сильное тело объедают рыбы… Прости, Вадя, ты был хорошим человеком и изумительно нежным любовником. Я тебя никогда не забуду.

Да и много ли мне осталось этого «никогда»?

Проснулся я в постели, укрытый одеялом и с чудовищным похмельем. Лерка кряхтел под боком, тер виски, охал.

— Ёж, — позвал хрипло, неуверенно, — утро?..

Ага, утро.

На тумбочке большая бутылка минералки. Четыре белых баралгинины выложены в рядок.

Живые, пусть башка разваливается на части, во рту кошачий сортир, а исхлёстанную кожу стягивает огнём. Дверь комнаты распахнута настежь. Арест частично снят?

Закинуть таблетки на язык. Запить водой. Выползти со стонами из койки.

И — искать господина Воронова.

Грехи замаливать перед хозяином.

Одним минетиком вряд ли отделаешься, накосячено на полгода вперёд, усосаться обоим с Валерой до кровавых волдырей по губам…

Да всё, что угодно! Только при себе бы оставил дурачин!

…Интересно, а Вадик тоже жив? Насколько Дима добрый?..

====== Глава 50. Дима. Полное осознание глубины своего падения ======

— На колени!!!

— В глаза смотреть, оболтусы!!!

Я наотмашь хлестнул покорно клонящего головенку Ежонка по щеке, подумал — и врезал еще и Лерке. В горле клокотал гнев. Наделенные оплеухами кошанята тряслись, дергая ссутуленными плечиками — жалкие, едва что не писающиеся со страху. Мелкие обнаглевшие тварюшки, как чужому не понять кому жопки за наркоту подставлять — смелые, а чуть прищучили… Блядошки! Ну ладно еще Валера, чего с бордельной шлюхи требовать, натура насквозь гнилая, но Сергей! Куда подевался тот трепетный, взятый мною из дурки год назад чистый ангел?! Шлюха шлюхой…

— В глаза смотреть, сказал!!! Говно!!!

— Ну!!!

Не-а, только ниже к ковру потекли. Тьфу!

Рука сама собой потянула из брюк ремень, перехватила поудобней. Мозги заволокла мгла бешенства. В клочья обоих, в мясо, чтобы корчились под ногами, чтобы выли от ужаса…

Ремень со свистом рассек воздух, и холл огласил первый исполненный муки вскрик. Ежке не повезло — мальчонка оказался ближе и принял на себя мою первую, самую жуткую волну ярости. Я лупил темноволосого шалавенка, дурея от его трепыханий, от отчаянных, исполненных подлинного страдания воплей, от того, как он, цепляясь за мои щиколотки скрюченными пальчиками, лепетал раз за разом, как молитву к высшему божеству, всего два слова: «Не убивай», от металлического запаха свежей крови… Осознание полной власти над живым беспомощным существом опьянило не хуже дорогого коньяка; сорвало крышу.

Исколошматив шатенчика — монстр в душе пока не удовлетворился — я брезгливо отпихнул его, находящегося в полушаге от обморока, с пути — и накинулся на по-прежнему замершего в позе повиновения блонди. И вновь замелькал, поднимаясь и опускаясь, ремень, нанося бронзовой пряжкой раны, вновь забрызгало алым… Лерка кричал жалобно и… будто уже ни на что не надеясь; красотулина ни о чем не просил, просто вскидывался под ударами, закрывая лицо руками.