Колючка в сердце (СИ)

Начало и заинтересовало, и озадачило — прежде Антон меня хозяином не величал никогда. Осуждает за мальчишек? Весьма возможно. И решил донести собственное мнение самым простым и доступным способом. Молодец: одно слово — и понятно. Хороший мужик, умный, правильный…

Но хозяин-то всё-таки я. Ну ладно, ладно, не хозяин, работодатель.

Головная боль настроения не улучшала, но Антон — не Лерка с Ёжиком, на него не наорёшь и ремешком не отхлещешь, потому как разозлиться может и уйти. Уволиться то бишь, и останусь я без главы службы безопасности. Пришлось сдержаться и ограничиться ответным взглядиком, типа — чего приперся, друг, и без тебя тошновато???

Секьюрити демонстративно поджал губы.

— Дмитрий Константинович, — сказал он очень холодно, тщательно выделяя окончание отчества, перекатываясь с пятки на носок и обратно, — я просто хотел напомнить — вы так и не решили ничего с пушером. Оставить его еще в подвале посидеть или пускай мои парни бетон размешают?

Ох, бля, наркоторговец, забыл! Плохо, упущение. Не сейчас, попозже, сначала с мальчишками разберусь.

— Пускай сидит, — распорядился добрый я, взмахнув рукой, — воды ему отнесите, но не кормить, пускай голодом помается.

Славин кивнул и едва заметно приподнял уголки рта, выражая согласие: без сомнения, на пустой желудок кается лучше — вдруг проникнется и осознает — вздохнул, покатал стопы, и неожиданно выдал — ура, а то я уже ждать устал:

— Дмитрий Константинович… — опять это четкое «инович»! — А хотите совет на будущее?

— Валяй, — разрешил я.

Секьюрити замялся.

— Вы бы уделяли Лере и Сергею побольше внимания. Мальчишки без вас теряются, тыкаются носами, ищут — и находят мусор. Вы — их сила и опора, и вы — им нужны.

О-о-о, Господи. Да сам уже въехал. Где ты неделю назад был, ёлки зеленые!

Сердце ныло, ныло…

Серёжка появился тенью, выскользнул из-за спины Славина, странно перекосив плечики, двигаясь с заметным усилием, преодолевая боль, бледненький, с запекшимися в кровавые корочки губами, воняющий перегаром, приблизился, пряча глаза за ресницами, неловко опустился на колени и протянул на раскрытой ладошке мои таблетки. Склонил личико, прошептал:

— Дмитрий Константиныч… Ваши…

Его голосок жалко прервался.

Подросток боялся почти до обморока и всё равно пришел и принес лекарства, как делал это каждое утро на протяжении нескольких месяцев. Нет, не так — раньше он залетал веселой встрепанной кометой, падал рядышком на кровать, целовал, куда получится, и звонко провозглашал: «Дима! Пилюльки жрать, пожалуйста»! А потом по одной складывал их мне в рот, а я нежно прикусывал его тонкие пальчики зубами и смеялся.

Лучше бы прислугу попросил, не мучил бы и без того настрадавшегося, готового ежесекундно рухнуть в туман ребенка, а так — заставил унижаться. Эх, Дима-Дима, когда ты уже соизволишь включить мозги?

— Ёжик, — окликнул я шугающегося любого звука мальчишку, пододвигаясь на подушках.

— Да, Дмитрий Константиныч… — прошелестело в ответ покорное.

Я постарался попросить как можно мягче, стараясь не напугать окончательно:

— Встанешь и ляжешь ко мне?

Ежонок вздрогнул, коротко, мутновато взглянул, и поднялся с трудом — я услышал очень тихий, задавленный стон — присунулся бочком поверх одеяла, отворачиваясь, по-прежнему продолжая держать таблетки в ладони, замер, едва дыша. Полы его халата распахнулись, обнажив — девчонке б такую красотень — стройные, исполосованные багровыми следами длинные ноги с изящными коленками. Я поблагодарил ладошку легким пожатием, аккуратно собрал пилюльки с юной кожи — а ручонки ледяные совсем, замерзло детко — и закинул на язык, привычно сглотнул.

— Спасибо, — проговорил, ласково погладив подростка по скуле и укрывая своей частью одеяла — хотел по боку сначала и не стал, иди знай, где там ремень-то отметился, больно сделаю.

Ежонок напрягся и попытался отползти.

— Я… воду… прости… — забормотал, теряясь.

Я лишь поплотнее подпихнул под него одеяло:

— Не надо воду, котёнок, лучше погрейся.

Серёжинька покосился недоверчиво, куснул уже и без того сжеванную в мясо губку и остался лежать — напряженный, сотрясаемый мелким ознобом. Подчинился воле хозяина.

Опять бля!

— Ёжик…

— Да?.. — дрожит, дрожит голосочек.

— Ты хотел бы уйти или остаться?

Густые пушистые ресницы удивленно распахнулись, и мальчишка впервые с момента появления в спальне глянул прямо и осмысленно.

— Только честно. Обещаю — не рассержусь.

Зрачки в зрачки. Ежонок смотрел долго, будто бы чего-то искал на дне моих глаз или в душе, потом прикрылся веками, порозовел скулами и коротко ответил:

— Уйти.

И я не стал его удерживать.

Спросил в удаляющуюся халатную перекошенную спинку:

— Может, врача?

Подросток словно споткнулся, тормознул, обернулся медленно, стараясь не потревожить израненную кожу. Пошатнулся, схватился за дверной косяк, удерживая равновесие, приподнял бровь — и покачал головой.

— Не нужно, — отказал отрешенно-мрачно, как отрезал, — мы с Леркой сами.

Глухо закашлялся в кулак, перевел дыхание — и исчез. Уполз, точнее, цепляясь за стены. Что с ним такое, он же почти падает! Не так уж я сильно его и избил, в конце концов…