Колкая малина. Книга четвёртая

Трясучка на рынке недвижимости —
На продажу выставили дом, где живут привидения,
И не знающие меры в одержимости
Встали в очередь без всякого сомнения.

Говорят, что там дежурил участковый,

И привиденье его в лоб поцеловало,
Тогда послали взвод мотострелковый,
Но оно всем на двери указало.

Участковый две недели тупо пил,

А пехоту обвинили в суеверии и трусости.
Им вроде даже трибунал грозил,
Но отменили по фактической абсурдности.

Даже местный дьякон приходил,

Он брызгался водой и что-то бормотал,
А после этого ругался и грозил,
Но, похоже, никого не напугал.

Зачем-то из района приехал прокурорский —

Возможно, чью-то должность сократили.
А был ещё и десант волонтёрский,
Те просто на крылечке покурили.

Не сумев ни отселить, ни запугать,

Решили вылечить себя от геморроя,
И домишко с привидением задорого продать,
Благо от желающих не было отбоя.

Часть II. Абы как

Абы как

Ошелушенный солнцем и ветрами
Стоял в болоте серый истукан,
Он на мир смотрел незрячими глазами
Ещё за тысячу лет до первых христиан.

Он никого не искал в пустоте,

Они сами себя являли,
Какие-то духи, как будто извне,
Умерших души искали.

К нему летом прилетали глухари

Теребить голубичные чёлки,
А зимой из стылой темноты
Заходили полярные волки.

Рядом с ним под ручку не гуляют,

Но когда горькая гонит беда,
О его глазах незрячих вспоминают
И пытаются искать нужные слова.

Истукан — не идол поклонения,

Он — знаменье человеческому роду.
Это история пленения и растления
Духа, потерявшего свободу.

Если в жизни выбора лишиться,

Каждый будет иноверец или враг.
И если ты не волен усомниться,
То, значит, проживаешь абы как.

Потому

Велико разнообразие миропроявления —
Нескончаемая цепь столетий и мгновений,
И у каждого из них свои предназначения —
Это бесконечное кино чувств и впечатлений.

Мелкой дробью бьют мелкую дичь,

Ей выносят приговор, празднично ликуя,
А кого-то на трибуне разбивает паралич:
Он очень страстно врал, на должность претендуя.

Один с протянутой рукой просит подаяния,

А если отказали, смачно плюнет вслед;
Другой на всех друзей дал показания,
Но только непонятно, почему запил поэт.

На тульском самоваре — хромовый сапог,

В таких, наверное, ходили в Голливуде
Он от барышни с обложки просто очумел,
А там явно пририсованные груди.

Раскурили трубку посланцы краснокожих,

А кто-то митингует, свесившись с балкона.
Он скрытно онанирует, глядя на прохожих,
У него такая самооборона.

Никто не жил на свете просто так,

Всех живущих греет белая звезда.
Ей всё равно — что гений, что батрак,
И только потому вращается Земля.

Сержанты