Колкая малина. Книга третья

Селёдка прямо млеет от репчатого лука,
Пар́ит кастрюлька сваренной картошки,
И тут же – принесённые без шума и без стука
Две пол-литровые бутылочки «Перцовки».

Так в бараке отмечали юбилеи,

Когда нам – «Лимонад» и рассыпчатая слойка.
Сегодня в мой дневник не заглянули,
А там по поведению снова была двойка.

Отцу на праздники отгулы не дали отгулять

За то, что возражал общественному мнению,
И даже куда следует хотели написать,
У него, похоже, тоже два по поведению.

У нас свой чайник браги и «Север» плесневелый,

Да ещё огромный двор без окон и дверей.
Он не умел прощать, но был отчаянным и смелым,
Школой рано повзрослевших сыновей.

А Кобзон поёт для тех, кто не дорос

И не понял истинной цены,
А жизнь требует ответить на вопрос —
Хотят ли русские войны?

А мы курили «Север» плесневелый

И хотели Мира во всем Мире,
А что народ наш всех сильней и самый смелый,
Нам было ясно, как дважды два (четыре).

Мундир

Резко повернулся – закружилась голова,
Ответил резко – сердце закололо,
А когда ещё и снег не лёг на Покрова,
Уже не обошлось без валидола.

С ним явно что-то было не в порядке,

Если забыл, что означает седьмое ноября.
Он против всяких нарушений в распорядке,
Но, верно, вилки и ножи прячутся не зря.

Его, наверно, хворь какая-то пленила,

Он свой мундир парадный выкинул в окно,
Но его опять соседка притащила,
И ей опять за это строго внушено.

Его в этом мундире возили на парад,

И стоял солдат не отступившей гвардии,
Уже не понимая, о чём все говорят,
Он – последний из погибшей 33-й армии.

К седьмому ноября праздничный набор

Два комсомольца ветерану принесли:
Бритву в красной упаковке «Душевный разговор»
И из-под Ржева горсточку земли.

И он себя приговорил «Душевным разговором»,

Без слёз и наставлений его огонь погас.
Он принял смерть без отступленья и позора
И ушёл, оставив всё на нас.

На коленях

Смотрите, упавший по грязи ползёт,
Он стёр уже ладони и колени,
Но никого на помощь не зовёт:
Он равнодушен к моральной гигиене.

Вам казалось, что он ползёт,

Ему просто надёжнее ближе к земле.
Он давно без страховки идёт,
Не изменяя самому себе.

Он не хочет смотреть далеко

И не хочет идти ногами.
Ему лучше, когда под носом дерьмо,
Которое кличут грехами.

На четвереньках головы не задерёшь,

Но себя легко возненавидеть.
И удовольствия с собой не наберёшь,
Но легко себя страданием пресытить.

Он первым дойдёт до края земли,

И это будет его эшафот.
Ведь это он шёл, а другие ползли,
Хотя и казалось наоборот.

Нам смерть всякого в затылок надышала,

А ей-то небылиц не наплетёшь,
И каждому найдётся место у причала,
То истина: что сеешь, то и жнёшь.