Колкая малина. Книга вторая

Баба на гумне подковы разгибает,
Мажут скользким жиром ржавые замки,
Батюшка подрясником сопли подтирает,
И мутным пойлом правят пропитые мозги.

Куры, как собаки, рыщут по проулкам,

Кошки на помойках роются в дерьме.
Сегодня песни крутят местным полудуркам,
И всё кругом вальсирует в общей срамоте.

Безумная старуха с головой Горгоны

Марши выдувает на печной трубе.
Они очень романтичны, запойные загоны,
На то и истины полно в разливном вине.

Первая красавица мини натянула

И засветила на весь свет красные трусы:
Она репку в огороде из земли тянула,
Ведь красавица всегда вне общей суеты.

В нечищеном стволе кисло завонялось,

Кто-то получил лопатой по лицу.
Но он на то и праздник, чтобы хохоталось,
Ведь каждый исполняет музыку свою.

А мне, похоже, тоже разум мстил,

Утопив в кошмаре грязных снов.
Но меня, однако, кто-то разбудил,
Вернув к реалиям привычных берегов.

Коньяк и апельсины

На столе коньяк, и в вазе апельсины,
А за окном полощет ветер ноября.
Бутылка уже выпита почти до половины,
И, наверное, по-хорошему спать уже пора.

Вспомнить — это музицировать на сломанной гитаре,

Где на свой тон лопочет каждая струна,
И этот шёпот налипает на свечном нагаре,
И я рассеянно гадаю, где моя судьба.

Негромко стрелки тикают на стареньких часах,

И остывший чай в смирении скучает.
Разобраться хочется хотя бы в мелочах
И глупо верить, что она тоже вспоминает.

На старой фотографии девичье лицо,

Для меня она навечно будет молодой.
Её в семнадцать лет — счастливое число —
Первая любовь сделала слепой.

С фотографии глаза смотрят сквозь ресницы,

Наполовину почернел большой кленовый лист,
Слиплись в книге жизни главные страницы,
И уже не разобрать кто зритель, кто артист.

Давно уже признали тяжким ремеслом

Верность и умение любить.
И мне очень хочется от самого себя тайком
Коньяка ещё себе налить.

Красота