Коллапс. Гибель Советского Союза

Между тем народное недовольство в Восточной Германии в конце октября переросло в массовые демонстрации с политическими требованиями. Ввиду отказа Горбачева вмешиваться в процесс высший партийный эшелон ГДР решился на самостоятельные действия. Новым лидером стал Эгон Кренц. Он и его соратники отправили в отставку глубоко больного главу партии Эриха Хонеккера и начальника тайной полиции (Штази) Эриха Мильке. Пытаясь потушить волнения, они посулили реформы. Кренц знал, что его государство – банкрот. ГДР не могла расплатиться с огромной задолженностью перед Западной Германией. Новый лидер поспешил в Москву, чтобы попросить финансовой помощи у СССР, но Горбачев его просьбу игнорировал – у него самого заканчивались валютные резервы. В поисках выхода Кренц и его товарищи решили открыть для жителей ГДР регулярное и контролируемое посещение Западного Берлина. Эта новость благодаря оговорке сбитого с толку члена Политбюро Гюнтера Шабовски была превращена западной прессой в сенсационное «открытие Берлинской стены». Неожиданно, как бывает в истории, паралич политической воли привел к непредвиденному событию: контроль властей над границей ГДР в Берлине рухнул. В ночь на 9 ноября 1989 года мимо растерянных пограничников потекли толпы ликующих, ошеломленных, до конца еще не веривших в происходящее восточных немцев. Беспрепятственно пройдя через мощные укрепленные контрольно-пропускные пункты, они хлынули в Западный Берлин^[262].

Ноябрь был месяц, когда коммунистические режимы в Восточной Европе падали, как костяшки домино. Осмотрительные чехи пошли по стопам торжествующих восточных немцев и устроили в Праге «бархатную революцию», требуя покончить с правлением компартии и вывести советские войска. За ними последовали болгары. Циники и дельцы из коммунистической номенклатуры поспешили избавиться от скомпрометированных лидеров, сменить политическую окраску и добавить слово «демократический» в измененные названия своих политических партий. В Польше и Венгрии правящие партии растаяли, как туман, а их лидеры объявили о приверженности политическому плюрализму, демократии и западным ценностям^[263].

Революции 1989-го года, как и политические движения в СССР, не были бы столь массовыми, если бы сводились только к требованиям гражданских свобод. Многих людей привлекали образы западного потребительского «рая». Пока тысячи восточных немцев в экстазе праздновали свободу на Берлинской стене, сотни тысяч заполонили роскошные магазины на Курфюрстендам в Западном Берлине – всем хотелось увидеть, потрогать и вкусить запретных плодов западного общества потребления. «В хаотические дни окончания холодной войны в Восточной Германии и во всей Восточной Европе потребительские товары… часто казались символами и сущностью свободы», – заметил один историк. В конце 1989 года журнал «Плейбой» стал первым американским иллюстрированным журналом на венгерском языке. Издатели заявили, что их журнал и девушки «экспортируют американскую мечту»^[264].

Произведенный падением Берлинской стены эффект стал главным символом триумфа Запада над Советским Союзом. Уильям Таубман написал об этом так: «Падение Берлинской стены перевернуло все с ног на голову. До этого Горбачев был главным инициатором перемен… После берлинских событий Горбачеву пришлось реагировать на изменения, спровоцированные другими. Народные движения в ГДР и восточноевропейские политики оставили идеи коммунизма на обочине, западноевропейские и американские лидеры могли теперь игнорировать горбачевское видение» будущей единой Европы^[265]. Сам Горбачев был слишком поглощен внутренним кризисом. В ночь «прорыва стены» толпами немцев Политбюро заседало допоздна, обсуждая длинный список тяжелых проблем, и прежде всего события в Литве. Прошло шесть дней, а советский лидер, казалось, все еще не осознал символическое и политическое значение того, что произошло. С поразительным апломбом он заявил британскому послу, что события «идут в правильном направлении… Перестройка и до вас доберется». Он также раскритиковал слова Маргарет Тэтчер о «крушении тоталитарной социалистической системы» в Восточной Европе^[266]. Горбачев, видимо, не хотел осознать, что его концепция Советского Союза, постепенно интегрируемого в «общеевропейский дом», перечеркнута – стала жертвой стремительного порыва Восточной Европы к единению с Западом.