Коллекционер

Пол и его коллега из торговой компании, уютно устроившись на диванчике в

дальнем конце банкетного зала, вели, уже навязший в зубах спор по поводу

клипа. Оба горячились. И тут коллега вдруг заметил в толпе гостей

Будылина.

- Вот лучший креативщик всех времен и народов, - обрадовался

оппонент Пола. - Пусть он нас и рассудит.

Было в этом Будылине что-то такое, что сразу располагало к себе. Но

сформулировать, вот так прямо, что именно, Пол бы не смог. Скорей всего,

располагало все сразу - и открытое лицо, и дорогой, но не броский галстук, и

особенно манера говорить - произносить фразы не сразу, а как бы

взвешивать их мысленно, прежде чем они станут достоянием чужого слуха.

Самый простой способ расположить человека к себе - улыбаться.

Собаки виляют хвостом, кошки трутся о башмак, а люди улыбаются.

Будылин ни разу не улыбнулся, когда его знакомили с Полом, и было в этом

нечто основательное, что уже стало редкостью по обе стороны океана.

- Вы, господа, зациклились на чудесных свойствах вашего продукта, -

сказал Будылин, выслушав доводы спорщиков. - А что, если сделать упор на

его чудесном происхождении. Ваш товар еще никто не пробовал, а вы уже

утверждаете, что он хороший. В этом, на мой взгляд, ваша ошибка. Ведь у

нас в России "по уму", то есть по свойствам, только "провожают", а

встречают-то "по одежке", то есть по происхождению. Вот над этим нам

надо подумать.

Говоря "нам надо подумать", Будылин как бы уже соглашался, на еще

не произнесенное вслух, но уже созревшее в уме Пола предложение,

передать ему всю рекламную кампанию "энджи-колы", и Биленко не

замедлил высказать его вслух.

- Это вам обойдется в сто зеленых "штук", - сказал Будылин.

- Вы имеете в виду сто тысяч долларов? - спросил на всякий случай,

наученный горьким опытом американец.

- Вот именно, - ответил Будылин, и впервые за весь вечер улыбнулся.

Говорят богатый еще тридцать лет после того, как разориться,

чувствует себя богатым, а бедный еще тридцать лет после того, как

разбогатеет, чувствует себя бедняком.

Когда-то Муханов был очень богат, не как Аристотель Онассис,

конечно, а по советским масштабам, как, скажем, директор колхозного рынка

или товаровед крупного универмага. У него была очень приличная квартира

на Покровке, доставшаяся ему от деда - директора крупного научно-

исследовательского института, полдачи в Кирсановке - от бабушки -

малоизвестной, но красивой балерины и черная "Волга", которую ему

подарил отец - главный инженер одной из строек последних пятилеток. Дома

у него была хорошая коллекция старых русских картин, бронза, столовое

серебро и китайские вазы.

Сам Муханов никогда ничего не наживал, от трудов праведных, как

известно, не наживешь палат каменных, а ловчить он считал ниже своего

достоинства. Всю жизнь он числился то истопником, то дворником, а на

самом деле только и делал, что играл по крупному на бильярде. Бывало,

проиграется в пух и прах, заложит в ломбарде бронзу или серебро, а через

неделю, глядишь, и отыгрался, и еще в прибытке - ужинает в "Метрополе",

слушает оперу в ложе Большого театра, в Столешниковом покупает

чернобурку какой-нибудь даме.

Широкий был человек, не жлоб какой-нибудь на "мерсе", которых

ныне развелось, как собак нерезаных. Ну, да что с них взять, им еще тридцать

лет маяться, прежде чем они ощутят себя людьми. А у Муханова было все с

рождения, ему никого не нужно было расталкивать локтями, чтобы

пробиться к корыту, никого не нужно было сдавать, мочить, чтобы получить

какие-то материальные блага. Он был чист, как ребенок и щедр, как принц, и

потому вокруг него вертелось много всякой сволочи, всегда готовой

услужливо стряхнуть с пальто несуществующую пылинку и поднести

спичку.

А Муханову все был нипочем, он давно уже был тем, что про него

рассказывали в бильярдной в парке Горького. Даже когда удача вдруг

отвернулась от него, он и глазом не моргнул. Первым звонком был крупный

проигрыш одному кавказцу. Муханов по своему обыкновению заложил

бронзу, но прошла неделя, другая, а он так и не смог отыграться, и тогда он

заложил столовое серебро, и снова проиграл.

Так он постепенно спустил все свои ценности вплоть до уже порядком

обшарпанной "Волги", но и этого оказалось мало. Следующим номером

печальной программы был проигрыш московской квартиры.

В конце концов, он остался на даче в Кирсановке, без копейки денег,

зато в компании милых сердцу предков, снисходительно взирающих с

фотографий на стенах. К этому времени ему стукнуло шестьдесят, и он

получил право на пенсию. Но оформлять ее он не стал, а вытащил из комода

свое последнее богатство - серебряную ложечку, которую ему подарила его

бабушка - балерина "на зубок".

В комиссионке за нее ему отвалили тысячу рублей, и он поехал в

"Метрополь" пить кофе с ликером шартрез, как в былые времена. Кофе он

пил часа два и за это время к нему несколько раз присаживались знакомые,

которым повезло больше, чем ему. Один из них стал издателем, который

заработал хорошие деньги на грязной газетке, которая в течение пяти лет

расписывала на все лады лишь одну единственную функцию человеческого