Коллекционер дождя

Время от времени он читал что-нибудь по-английски, ему нравились тонкий психологизм и изящество рассказов Герберта Лоуренса, или простота и ясность Уильяма Сарояна. Ему обязательно нужна была книга на вечер, и он читал допоздна, до заката, пока различал буквы своим не по стариковски острым зрением. Он читал, сидя в кресле с бокалом вина и прикрывая ноги пледом, если вдруг задувал прохладный ветер с моря. Зимой холодный ветер дул с гор, но сейчас было лето, конец июля, и ветер вместе с грозой приходил со стороны моря, с Адриатики.

Потом он уходил спать в комнату, на диван, забирая книгу с собой, а дверь на балкон оставляя открытой, если не было грозы и ливня. Лежа в постели, и вспоминая перечитанный на который раз рассказ про мальчика на деревянной лошадке, он думал о том, как найти соответствие английскому winner, и понимал, что такого соответствия нет. И что меньше всего подходит для перевода слово «победитель». Но в русском переводе стояло именно это слово, и вот так, пытаясь подобрать нужное русское слово, он засыпал. Он плохо спал почти всю свою жизнь, но в последнее время спал совсем плохо, урывками, и, проснувшись среди ночи, он снова читал при свете ночника, слушая далекий, но отчетливо слышный шум моря.

Да, сегодня он опять летал во сне, и, как он теперь понимал, чуть не улетел навсегда. Сегодня ему снился тот перегон, который был рядом с их школой и где все время стояли грузовые составы, и, чтобы попасть домой, нужно было как-то перебраться через эти перегороженные товарняками пути. Иногда подножки для перехода какого-нибудь вагона оказывались рядом, и тогда можно было легко перелезть по ступенькам. Можно было не особенно задумываясь подлезть между сцепками или даже под вагонами, потому что никакой поезд не трогается быстро, но боязно было испачкать школьную форму, а мазутные пятна на легкой ткани школьной формы почти невозможно было отстирать.

И как же все просто было в его снах, таких как сегодня, например, когда он легко и невесомо взлетал над цистернами с нефтью, и над большими открытыми вагонами с лесом-кругляком, с досками или щебенкой. Тут важно было не запутаться в проводах, которые гудели и потрескивали под высоким напряжением, и он старался пролететь или выше или ниже их. Как правило, он пролетал выше, и потом еще долго набирал высоту, все выше подымаясь в темном небе, наблюдая и звезды, и составы внизу, и дома, и лес, и еще что-то, чего он не мог разобрать во сне. Главным было ощущение легкости полета, парения, невесомост; но потом, совсем неожиданно, он начинал падать с этой невероятной высоты, проваливаясь вниз, словно на лыжах с веревочными креплениям, на том почти вертикальном спуске, который летом был просто оврагом с крутыми и обрывистыми склонами; зимой снег заметал, прикрывал слегка его склоны, но зимой кататься здесь решались разве что самые отчаянные. Падая, он понимал, что сейчас, сию же секунду неминуемо разобьется. Но ничего не происходило, и он просто просыпался, весь в капельках холодного пота и с гулким стуком в груди. И потом, если и засыпал, то только уже под самое утро.