Коллекционер дождя

Ночь, девушка и дождь

                  «Но как рассказать о том, о чем рассказать нельзя?»

                  Варлам Шаламов

– Вот мы и пришли, – сказала она. – Здесь, в этом доме я живу.

Она протянула руку, прощаясь. Дождь почти закончился, и теперь только ветер шелестел в листве старого тополя, под которым мы стояли. Тополь ронял на нас редкие и холодные дождевые капли, а небо, почти чёрное недавно, показало синие разрывы среди грозовых туч.

– Мальчишки, которые сидели там, на скамейке. Прошлый раз, когда я шла мимо, они крикнули мне вслед…

Она замолчала, н я понял, что она хотела сказать.

– Так будет всегда, – сказал я. – Кричать будут не всегда, но что-то такое ты будешь слышать за спиной всегда. До самого конца, до последнего дня.

– Как жестоко, – сказала она.

– Да, – сказал я. – Жестоко. Только в жизни всё жестоко.

Наверное, можно было бы вернуться и устроить выволочку этим малолеткам. Только это действительно ничего не изменит, по большому счету. Всегда найдутся желающие повертеть пальцем у виска и многозначительно улыбнуться. И совсем не обязательно, что это будут малолетки. Мне, например, о её проблемах рассказал доброхот, который был почти что моим ровесником. Такой же, как и я старик. Откуда до него дошло такое знание – бог весть.

***

Она пришла ко мне в двенадцатом часу ночи. Я бы ничего не услышал, наверное. Но забеспокоилась Кристи, моя кошечка, шести месяцев от роду. Она бросилась к двери, храбро задрав хвост трубой, потом оглянулась на меня. Тогда и я услышал какой-то шорох – как будто кто-то тихонько скребся за дверью. Я, помедлив секунду, открыл дверь и, увидев её, не слишком удивился. Она бывала у меня, давно, иногда мы встречались на улице, и она вежливо здоровалась со мной. Вот только имя моё она всё время путала, упорно называла меня Валерием Ивановичем.

Лето выдалось очень холодным в этом году, и окно я держал едва открытым. Спать я ложусь обычно не позднее одиннадцати, но сегодня припозднился, что-то мешало мне, и я ходил из угла в угол, совершенно не понимая, что со мной происходит. Наверное, и этот вечер мог бы пройти, как и сотни других за последний год – ни оставив ничего в памяти, ни малейшего следа. Весь этот год был годом тяжелейшей болезни, для которой у медиков не нашлось никакого названия. Они только руками разводили.

Когда-то давно, в моей прошлой жизни, мы познакомились с этой девушкой на пляже. Точнее, на том дальнем, диком и неухоженном кусочке пляжа, куда приходили загорать разве что такие же мизантропы, как и я. Олеся, – так звали девушку, – была художница, в то время она заканчивала художественное училище и мечтала о профессии дизайнера. Там, на пляже, от нечего делать, за разговором, она делала наброски углем на клочках бумаги. Однажды она нарисовала меня, легко, одним движением, и рисунок этот долго хранился у меня среди других набросков, старых фото, каких-то совсем ненужных бумаг. Я помнил её красивой, открытой и слегка эксцентричной. Но сегодня она была испугана, и это было заметно почти сразу.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Пока ничего, – сказала она.

Она уселась в кресло, рассеянно рассматривая мои книги и картины, а рыженькая крошка Кристи, не избалованная гостями, сразу забралась ей на колени. Странно было, как громко может мурчать такой вот несмышлёныш, стоит только погладить её по рыжей шерстке совсем незнакомому человеку.

– Могу я позвонить от вас? – спросила она.

– Конечно, – сказал я. Но она продолжала сидеть в нерешительности.

– Я поссорилась с мамой, – сказала она. – Могут меня забрать в стационар без моего согласия?

– Мало ли кто с кем ссорится, – сказал я. – Если всех забирать…

– Я ударила маму пряжкой от ремня, – сказала она. Заметив, как я молчу, она сказала:

– Сначала мама ударила меня и попала в глаз. У меня опухший глаз?

– Вовсе нет, – сказал я. – Глаз как глаз. Что левый, что правый, никакой разницы.

– Я убежала. Я боюсь, что если приду домой, то меня отправят в стационар.

– Не имеют права, – сказал я. – Если, конечно, с мамой ничего не случилось.

Права не имеют, а заберут запросто, хоть случилось, хоть не случилось. Я даже знаю, как это бывает – влетают втроем, три крепких молодых парня в белых халатах, один сразу становится к окну. С такими не поспоришь, будь ты нормальнее их всех троих, вместе взятых. Вообще, нет страшнее врага, чем твои близкие. Посторонний человек не сдаст в сумасшедший дом, а вот родная мама – запросто. Но этот случай не крайний, похоже. Шлёпнули друг друга мама с дочкой, поссорившись, и перепугались до полусмерти обе.

– Ты будешь звонить? – спросил я.

Она не ответила, рассеянно поглаживаю кошечку. Та мурчала, поворачиваясь то одним боком, то другим на её коленях. Наконец, нахмурившись, Олеся сняла трубку и быстро набрала номер.

– Я могу прийти домой? – спросила она.

Они с мамой долго ещё говорили, упрекая и прощая друг друга, два самых близких человека, два смертельных врага. Понятно было, что прийти ей можно. Но всё-таки ей было страшно, и я согласился проводить её домой.

***