Коллекционеры и меценаты в России

Открытие этого московского «чуда» было обставлено весьма помпезно. Очевидец этого события, князь С. А. Щербатов, вспоминал: «На этот вечер собралось все именитое купечество. Хозяйка, Зинаида Григорьевна Морозова… женщина большого ума, ловкая, с вкрадчивым выражением черных умных глаз на некрасивом (как свидетельствуют сохранившиеся фотографии, утверждение более чем спорное. — А. Б.), но значительном лице, вся увешанная дивными жемчугами, принимала гостей с поистине королевским величием. Тут я увидел и услышал впервые Шаляпина и Врубеля, исполнившего в готическом холле отличную скульптуру из темного дуба и большое витро, изображавшее Фауста с Маргаритой в саду»^{276}. Неоднократно бывал в этом доме и А. М. Горький, который писал о нем: «Внешний вид… напоминал мне скучный и огромный мавзолей, зачем-то построенный не на кладбище, а на улице. Дверь отворял большой усатый человек в костюме черкеса, с кинжалом у пояса; он казался совершенно лишним или случайным среди тяжелой московской роскоши и обширного вестибюля»^{277}.

Об архитектурных достоинствах морозовского особняка, конечно, возможны различные суждения. Бесспорным является другое. Хозяйка дома всячески старалась превратить его в один из известнейших светских салонов Москвы: здесь устраивались вечера, балы, приемы. Причем, 3. Г. Морозова старалась, чтобы непременно присутствовала «аристократическая элита», что должно было повысить престиж. В 1902 г. жена А. П. Чехова О. Л. Книппер, писала мужу, что на одном из таких балов ей представили графа Шереметева, графа Олсуфьева, графа Орлова-Давыдова, которые, по ее словам, «все скучные и неинтересные». В ответ Антон Павлович со свойственной ему прозорливостью заметил: «Зачем, зачем Морозов Савва пускает к себе аристократов? Ведь они наедятся, а потом, выйдя от него, хохочут над ним, как над якутом»^{278}.

«Игра в светскость» продолжалась довольно долго и требовала не только времени, сил, но и больших расходов. Приобретается обширное имение Покровское-Рубцово около Нового Иерусалима, строится дача во Владимирской губернии. Со стороны людей, мало знакомых с самим хозяином, такая «пляска миллионов» не находила понимания. Профессор Московского университета И. В. Цветаев писал в 1899 г. архитектору Р. И. Клейну: «Пусть будет Саввам Морозовым стыдно: пропивают и проедают чудовищные деньги, а на цель просветительскую жаль и пятиалтынного. Оделись в бархат, настроили палат, засели в них— а внутри грубы, как носороги…»^{279} Вряд ли с И. В. Цветаевым можно согласиться, хотя обида его и понятна: С. Т. Морозов не дал ни копейки на создаваемый по инициативе и при деятельном, участии Ивана Владимировича Музей изящных искусств имени императора Александра III. Однако дело тут было не в жадности и не в непонимании значения искусства, а скорее в том, что сооружение этого огромного здания в центре Москвы и в силу его названия, и по причине «высочайшего покровительства» воспринималось многими как памятник романовской династии, а такие начинания С. Т. Морозов никогда не поддерживал. Истинные цели, задачи и назначение музея стали для всех очевидными позднее.

Чем дальше, тем больше С. Т. Морозову претят светские устремления жены. По всей вероятности, именно в конце 90-х годов начинается охлаждение между супругами, которое со временем приводит к сильному отчуждению. «Мадам Морозова» сверкала в обществе, на благотворительных базарах, в театрах, на вернисажах; принимала у себя родовую знать, «золотую» светскую молодежь, офицеров. У нее «запросто» бывала даже сестра царицы и жена московского генерал-губернатора великая княгиня Елизавета Федоровна. Красочное описание личных апартаментов этой «светской львицы» оставил А. М. Горький, которого в спальне 3. Г. Морозовой поразило «устрашающее количество севрского фарфора: фарфором украшена широкая кровать, из фарфора рамы зеркал, фарфоровые вазы и фигурки на туалетном столе и по стенам на кронштейнах. Это немного напоминало магазин посуды»^{280}. Резко контрастировала с этим обстановка комнат, занимаемых самим хозяином. «В кабинете Саввы — все скромно и просто, только на книжном шкафе стояла бронзовая голова Ивана Грозного, работы Антокольского. За кабинетом — спальня; обе комнаты своей неуютностью вызывали впечатление жилища холостяка»^{281}.