Коллонтай

Александра Михайловна освоилась в новой жизни. И некоторые хлопоты личного свойства были весьма приятны ей как женщине: «С платьем к этому обеду у меня вышла лихорадка. Заранее некогда было подумать о платье. Утром сообразила, что, если все мужчины будут во фраках, надо надеть что-нибудь отвечающее случаю. А такого платья у меня не оказалось. Поехала по магазинам. Всё кричаще дорого. Но нашла белое маркизетовое платье, вся юбка в маленьких оборочках, и стоило сто крон. К нему белое: туфли, чулки, перчатки, сумочка. Вышло свежо, по-летнему и к лицу».

Трудновато на расстоянии разобраться в хитросплетениях московской политики, сложных взаимоотношениях в высшем эшелоне власти и среди ее непосредственного начальства — в Наркомате иностранных дел.

Восемнадцатого июня: «Литвинов в отпуске. Остался один Чичерин, это хуже. Как человек и товарищ он обаятельный, но директив его не люблю — не четки, многословны».

Многие дипломаты утверждали, что организатор из Чичерина был никудышный. Георгий Васильевич хватался за все дела сам и наставлял других: «Чтобы удостовериться, что что-либо делается, надо лично разговаривать, проверять исполнение. Надо изредка проверять, например, функционирует ли организация на случай пожара, или всё ли делается для борьбы с крысами и молью, уничтожающими документы».

Чичерин мало кому доверял, пытался читать все бумаги, приходившие в наркомат, даже те, на которые ему не стоило тратить время. Разговоры об этом доходили до наркома, он очень обижался, считал, что эти слухи распускает Литвинов. Говорил, что во всём виновны бесконечные чистки аппарата НКИД. «Чистка, — констатировал Чичерин, — означает удаление хороших работников и замену их никуда не годными».

Георгий Васильевич был человеком непростым, и ладить с ним удавалось не каждому. Ему назначили двух заместителей — больше в те годы не позволялось. Вся коллегия наркомата состояла из четырех-пяти человек. Первым заместителем был старый большевик Максим Максимович Литвинов (он ведал западными странами), вторым — Лев Михайлович Карахан (он курировал государства Востока). С Караханом Чичерин прекрасно ладил. С Литвиновым враждовал.

Споры руководителей наркомата иногда ставили Коллонтай в трудное положение, иногда, напротив, позволяли маневрировать. Скажем, Чичерин и Литвинов были разного мнения относительно судьбы Шпицбергена (Норвегия требовала признать ее исключительный суверенитет над архипелагом). Коллонтай, получив директивы, с изумлением увидела под ними две подписи: «Удивилась: в Москве Литвинов был другого мнения по этому вопросу. Огорчилась его уступке Чичерину. Но оказалось, что в конверт вложена записочка Литвинова на тоненькой бумажке и написано следующее: «Подписал письмо, чтобы избежать препирательств. Ваша позиция в этом вопросе правильная, оставайтесь на этой же позиции».

У Чичерина и Литвинова были разные представления о механизме работы наркомата. Литвинов полагал, что Георгий Васильевич не годится на роль наркома, и держался самостоятельно. Чичерин жаловался, что Максим Максимович, который ведал отношениями с Западом, вообще не ходил к наркому, все решал сам: «По Западу я был ничто, рядовой член коллегии, а так как я барахтался, пытался влиять, была вечная напряженность. Обязательное участие т. Литвинова в политбюро по делам Запада упрочивало его роль; я проводил участие т. Карахана в Политбюро по делам Востока для ослабления исключительной роли т. Литвинова».

Бывший помощник Сталина Борис Георгиевич Бажанов писал в эмиграции, что Чичерин и Литвинов ненавидели друг друга. Чичерин жаловался, что его заместитель — хам и невежда, которого нельзя подпускать к дипломатической работе. Литвинов отвечал, что нарком — гомосексуалист, ненормальный, который работает только по ночам и дезорганизует работу.

Георгий Чичерин с ранних лет участвовал в социал-демократическом движении, но в партию большевиков был принят только в 1918 году, когда вернулся в Москву. Это определяло его невысокое положение внутри партийной элиты, гордившейся большим дореволюционным стажем подпольной работы. Год вступления в партию был куда важнее опыта работы, образования и профессиональной пригодности. Только в 1925 году Чичерина избрали членом ЦК.

«Сам я был политически настолько бессилен, — писал Чичерин, — что мое выступление в политбюро в пользу какого-нибудь мнения бывало скорее основанием для обратного решения («нереволюционно»). Не понимаю: если мне не доверяли, почему не хотели меня использовать на другой работе? Теперь уже поздно, я точно игрушка, сломанная неосторожным ребенком…»

Александра Михайловна пыталась понять, что происходит в наркомате. Расспрашивала всех москвичей, которые оказывались в Норвегии: «Из Москвы приехал Флоринский. Он заведует протокольным отделом и сейчас объезжает полпредства и инструктирует по части «дипломатического протокола». О Москве рассказать не умеет, вернее, ничего не знает, что за стенами Наркоминдела. Но говорит, что Георгий Васильевич хворает и хочет ехать лечиться».