Коллонтай

Возникла идея заманить иностранных бизнесменов предоставлением концессий на добычу полезных ископаемых, прежде всего драгоценных металлов и нефти. Однако же в общем и целом ничего из этого не вышло. Советская система в принципе отвергала капиталистическую экономику. К концу 1920-х годов задавили собственный частный сектор, закрыли всё среднее и мелкое производство. Страна осталась без товаров. И западные капиталисты не сумели приспособиться к такой среде, да и не хотели их здесь видеть. Наркомат внешней торговли мог сколько угодно доказывать, как выгодно такое сотрудничество, но вся советская система сопротивлялась присутствию иностранного капитала.

Иностранных владельцев просто выставляли, всё их имущество переходило в полную собственность Советского государства. На тех же станках и по тем же чертежам выпускали ту же продукцию, которая считалась полностью отечественной. Реализовывались только крупные договоры о поставке оборудования. Закупали в Соединенных Штатах целые заводы. На импортном оборудовании построили Днепрогэс, Государственный подшипниковый завод в Москве, автомобильный завод в Горьком (ГАЗ).

Из задуманного получалось немногое. Но полпред в Норвегии неутомимо налаживала отношения, веря, что личные контакты выручат в самой сложной ситуации.

«В 1925 году, — вспоминала Александра Михайловна, — я в первый раз устроила прием 7 ноября для дипломатов, правительства и норвежской общественности. Прием был обставлен с подобающей роскошью в полпредстве. На шести столах стояли двухкилограммовые банки со свежей икрой — роскошь небывалая в Осло. Даже на обедах у короля свежая икра подается лишь на маленьких сандвичах.

Живые цветы, лакеи с «‘Советским Абрау-Дюрсо» усердно подливали в бокалы, а в перерыве давался концерт русской музыки, и молодая норвежская танцовщица танцевала на манер Дункан под русские мелодии…»

Коллонтай поручили закупить в Норвегии большую партию рыбы, чтобы заинтересовать крупных промышленников. Она успешно вела переговоры. Оставалось только согласовать цену. Александра Михайловна руководствовалась цифрой, определенной Наркомвнешторгом. А норвежцы хотели больше и снизить цену никак не соглашались.

— Ну, ладно, — сказала Коллонтай, — ради наших будущих отношений я готова принять вашу цену. Хотя разницу мне до конца жизни придется оплачивать из собственного кошелька.

Прозвучало это из ее уст очень эффектно. Норвежцы попросили объявить короткий перерыв, вышли в соседнюю комнату. Вернувшись, столь же эффектно ответили, что они — джентльмены, принять ее жертву не могут и согласны на ее цену. Это был чисто мужской жест…

Но иногда то, что она женщина, ей вовсе не помогало. Один министр иностранных дел, когда она заводила речь о щекотливых материях, ловко переводил разговор:

— Мадам Коллонтай, какое у вас сегодня красивое платье. Оно вам очень идет.

— Послушайте, господин премьер-министр, — отвечала она. — Я и вчера была в этом же платье.

— Это не мешает ему быть очаровательным. Вам в нем очень хорошо…

И Коллонтай не могла его сдвинуть с этой темы.

Немногие политики в ту эпоху соглашались с тем, что женщины предназначены для чего-то большего, чем домашнее хозяйство. А скандинавы были более продвинутыми, они понимали, как важно запретить труд несовершеннолетних, ввести равную оплату женщинам и мужчинам, найти в бюджете деньги на медицинскую помощь матерям и маленьким детям.

Жена американского президента Франклина Делано Рузвельта Элеонор, которая тоже пыталась изменить место женщины в обществе, всегда говорила, что мужчины идут в политику ради победы на выборах, а женщины — для того, чтобы изменить мир. Но при этом повторяла, что женщина, занимающаяся политикой, должна обладать такой же толстой кожей, как у носорога…

Иногда Коллонтай охватывали грустные мысли. Не пора ли завершить карьеру?

Июль 1925 года: «Лучше уйти, пока помнят добром. А удержать ни счастья, ни любви, ни удачной полосы творчества в политике или иной области — нельзя. Кто хочет удержать, кто хочет сказать моменту «остановись», тот обречен на неудачу и вечное недовольство. Нет, надо уметь уйти. Правда?»

Тридцать первого июля 1925 года Коллонтай писала Литвинову: «Я намереваюсь ехать в Москву с целью просить высокое учреждение и Коллегию освободить меня от моей работы в Норвегии. Так или иначе переговоры с норвежским правительством приходят к концу и свою миссию здесь я могу считать законченной. После перенесенной зимою болезни я чувствую себя неважно, устала нервами от постоянного напряжения. Врач требует лечения, отдыха, вод и т. д. Но брать длительный отпуск всегда вредно для дела. Поэтому я и прошу Вас, дорогой Максим Максимович, подготовьте Коллегию к моему решению и посодействуйте мне в проведении моей просьбы. Повторяю, устала и морально и физически от вечного мундира, которого требует данная работа».

Но природная жизнерадостность брала свое.