Позже Хэррис стала главным прокурором Калифорнии, а затем сенатором – я упоминаю об этом, чтобы вы оценили способность этой женщины убеждать. Мне польстило, что она считает меня способной применить исследовательскую скрупулезность и самоотверженность в деле распространения результатов работы, которую мы уже делаем; однако в тот день я ушла со встречи с ней в твердой уверенности, что она преувеличивает мои способности. Неправильную женщину она для этого вы брала. Мой опыт открытия клиники в Бэйвью, хоть меня целиком и полностью поддерживала одна из ведущих больниц Области залива, был просто изматывающим. Бесконечные рабочие дни, вечный недостаток финансирования, сбор средств, разработка протоколов, текучка персонала – мне казалось, что мы только-только в достаточной степени наладили работу клиники. Открывать новую организацию сложно, и я не торопилась снова браться за это дело.
И хотя создание целого нового центра пока казалось недостижимым, обсуждение этого вопроса с Хэррис расширило горизонты моих размышлений об этом вопросе. Если НДО влиял не только на здоровье, но и на социальную жизнь людей, то я не смогу разобраться с этим вопросом, если буду подходить к нему исключительно с медицинской стороны. Мне нужно было обратиться к специалистам в сфере образования и правоохранительных органов, чтобы еще лучше понять, как токсичный стресс связан с проблемами, с которыми они сталкивались.
Чем больше собиралось в моей копилке обсуждений НДО с другими людьми, тем яснее я понимала, что решение этой проблемы должно выйти за рамки клиники в Бэйвью. Ведь даже исследование доктора Фелитти показало, что у 67 % преимущественно белых представителей среднего класса, которые обследовались в клинике Kaiser, был как минимум один балл по шкале НДО; а у каждого восьмого – четыре балла и выше. Но одно дело читать публикации о распространенности проблемы и относительных рисках и совсем другое – встречаться с такими вот Марджори и слушать их истории. Статистика получает совершенно иной вес, если обретает реальные лица конкретных людей. Тяжелее всего мне было думать о мужчинах, женщинах и детях, столкнувшихся с последствиями токсичного стресса, которые проживали каждый день, не понимая, в чем причина их проблем, и, что еще хуже, не подозревая о существовании эффективных подходов к лечению. Их лечащие врачи ни о чем таком им не говорили – потому что, скорее всего, сами об этом не знали. Для любого человека со стороны, который понаблюдал бы за обычной работой врача (да и за любым другим аспектом общественной жизни), этих исследований попросту не существовало. Чем больше я узнавала, тем сложнее мне было мириться с ощущением, что, кроме меня, этой информацией не обладает никто.
Поэтому я стала говорить о проблеме чаще и громче (насколько возможно). Теперь, участвуя в конференциях по медицине или здравоохранению, я активно пыталась менять повестку дня: включать в нее обсуждения НДО и токсичного стресса. Как и ранее, работа в клинике Бэйвью одновременно возвращала меня в реальную жизнь и разжигала огонь желания донести до людей важную информацию. Единственное, о чем я переживала в связи с клиникой, – так это о том, каким маленьким было оказываемое ею влияние.