И вот, наконец, мне выпал шанс сообщить, зачем я, собственно, пришла. Я начала объяснять, какие наблюдения сделала в отношении своих пациентов, почему эта работа была так важна для меня и как, на мой взгляд, она могла помочь не только Бэйвью, но и другим сообществам, пораженным НДО по всей стране, по всему миру. Но говорила я не долго – она быстро перебила меня и продолжила вещать сама. Очевидно, я должна была в первую очередь слушать ее, а не говорить. На диалог она не рассчитывала. Я стала обдумывать, какие у меня есть варианты. Было похоже на то, что шансов изменить ее мнение по поводу нашего здания у меня особенно не было; и часть меня хотела просто поставить кружку с чаем и уйти, но я решила не сдаваться. Эта женщина стояла между дорогими мне детьми и Центром оздоровления молодежи. Еще несколько минут я ее слушала, и она как раз добралась до последнего примера своего активистской деятельности.
– Я сказала им, что просто взорву это здание… но я бы не стала так поступать с вами, детка, – с усмешкой закончила она.
Ни с того ни с сего у меня на глаза навернулись слезы – и потекли по щекам.
Дело было не в скрытой угрозе и не в ее удручающем нежелании слушать; меня выбила из колеи мысль о бесцельно потраченных на работу с этими активистами месяцах жизни. Я верю в силу диалога, в силу эмпатии и связи между людьми, когда речь заходит об обсуждении проблем сообщества… но в тот момент я поняла: ничего не сработает. Я могла быть хоть самим Нельсоном Манделой – сестре Джей было все равно. Ее не интересовало ничего, кроме ее собственных целей.
Она попыталась продолжить повествование, но теперь уже я ее перебила.
– Думаю, мы можем лучше позаботиться о наших детях, – сказала я, поднимаясь.
Ее глаза сощурились, но, прежде чем она успела что-то сказать, я продолжила:
– Сестра Джей, наши дети заслуживают большего, – пожала ей руку и ушла.
Следующие несколько ночей я не спала. Флаер «Остановите убийство!» лежал у меня на прикроватной тумбочке, и каждый раз, стоило мне лечь под одеяло, сердце начинало бешено биться. Скольким людям всучили такие бумажки? Ведь со многими жителями района я не была знакома лично. Поверил ли кто-то на самом деле, что я ставлю эксперименты на детях? В небольших сообществах вроде Бэйвью слухи словно термиты: они работают быстро и причиняют максимум вреда. Страшнее всего было представлять, как на подобные обвинения отреагирует градостроительная комиссия. Я понятия не имела об этом. Однако поймала себя на мысли, что отсутствие внешних инвестиций в развитие Бэйвью могло быть связано не только с безразличием: даже те, кто искренне хотел помочь, сталкивались с нелепыми препятствиями из-за нескольких заблуждающихся энтузиастов. Теперь мне было понятно, почему другие благодетели попросту сдавались и отказывались от идеи сделать что-то хорошее для этого района.
К счастью, за несколько ночей до слушания в градостроительной комиссии мне позвонил Пол Таф, писатель и журналист. Еще до начала круговорота событий, связанных с открытием ЦОМ, он написал статью о клинике Бэйвью и нашей работе, связанной с НДО и токсичным стрессом, в
– Что в этом смешного? – спросила я, переводя дух.
Пол рассказал мне, что Джефф Кэнада, основатель Детской зоны в Гарлеме[21]
и мой личный герой, тоже столкнулся с сопротивлением членов местного сообщества, когда его организация начала строить школу и общественный центр в одном из жилых районов Гарлема. Таф в свое время написал книгу об этом легендарном педагоге и работе его организации, посвященной улучшению образования для молодежи Гарлема. Кэнада обнаружил, что сопротивление сошло на нет, когда жители Гарлема своими глазами увидели, что Детская зона была построена для них, и ощутили, насколько эта организация улучшила качество жизни сообщества.– Это такой обряд посвящения. Ты прорвешься. Считай это испытание почетной миссией, – уверил меня Пол.