Колодец и бабочка

– Случалось ее поучить, случалось… А что поделаешь! Тут главное – с любовью подходить, словно к несмышленому дитяти. Понимать, что она не со зла сахар сыпет, а чисто по глупости. И, как бы это сказать… Действовать со здравомыслием. Иной, глядишь, треснул бабу по морде, выбил два зуба, а они что потом – сами отрастут, я вас спрашиваю? Нет, придется потратиться на мост или там протез. А из чьего, спрашивается, кармана? Женщина – она человек хитрый, все равно ведь выклянчит деньжат. А если слегка ее табуреткой по заду, то, кроме синяка, ничего не останется. На заду зубов, слава богу, не растет! – Он тоненько захихикал.

– Какая вы дрянь ужасная, Егор Петрович, – вдруг страшным басом сказала Коляда.

Выходцев даже подскочил на стуле, как чертик-попрыгунчик:

– Вот так так! Это что за новости? Я вдовец, переживаю душевную травму, делюсь наболевшим, а меня оскорбляют в моем же присутствии? Наталья Леонидовна, обратите внимание! При вашем, можно сказать, попустительстве происходит надругательство!

«Хоть бы и вправду кто-нибудь надругался над тобой», – устало подумала Наташа.

Не вызывало никаких сомнений, что сейчас Выходцев помчится с кляузами в дирекцию, он вообще был сутяжник, о чем неоднократно с гордостью извещал публику. А в дирекции сидит Коростылева, истово верящая, что мужчины в стенах «Атланта» представляют большую ценность, чем женщины, по причине своей малочисленности. И нетрудно вообразить, чем это все закончится.

Она взглянула на Коляду. Та выглядела так, словно ее в одежде загнали под душ. Даже брови вспотели.

Наташа выдержала паузу, переключила внутренний регистр. И безразлично, как если бы разбирала детскую ссору в песочнице, сказала:

– А не надо, Егор Петрович, здесь делиться наболевшим, мы не группа психологической поддержки, нас в таком качестве никто не заявлял. – Старикашка открыл было рот, но Наташа продолжала настойчиво и ровно, держа внутреннего завуча собранным и ненавидящим всю эту школьную кодлу: – От имени Елены Викторовны приношу вам свои извинения. Но впредь настойчиво прошу держаться темы урока.

На этом все и рассосалось.

Однако всеобщее воодушевление, вызванное Зиночкой с ее ванильными дарами, улетучилось. Аудитория погрузилась в болезненное молчание. Ни обычных шуток, ни дурашливых пикировок между Риммой и Лидией Васильевной… Наташе показалось, будто даже рисунки у них поблекли.

После урока она, кипя от ярости, вышла продышаться в парк. Только что закончился дождь. Лужи были темно-коричневые с золотистым оттенком – будто кто-то шел и старательно разливал из половника по выемкам в асфальте грибной бульон. Наташа отчетливо представила этот половник, не половник даже, а здоровенную хохломскую ложку, которая у нее дома использовалась для блинного теста. Ложка была страшно неудобна тем, что ее нельзя было мыть в посудомойке, но по неведомой причине блины и оладьи хохломского разлива получались ровными, пухлыми, дырчатыми и невозможно вкусными. Наташа оттирала ее мочалкой и каждый раз клялась, что купит нормальный черпак.

– Ну привет, – сказал знакомый голос.

Наташа обернулась и увидела бывшего мужа.

Стас был в джинсах, промокшей рубахе и зачем-то в солнечных очках. Он снял их, и стало видно, что глаза у него измученные и несчастные, как у Александра Абдулова, который вот-вот превратится в медведя.

– Смотри-ка, еще помню твое расписание. – Он улыбнулся, но выражение глаз не изменилось. – Прости, что снова без звонка. Можем поговорить?

Наташа, может, и отказалась бы. Свежо было в памяти его последнее появление и брошенное ей напоследок «сука». Но облик бывшего мужа ее смутил. Стас выглядел не победителем, как всегда, пусть и потрепанным в схватке, а списанным со всех счетов инвалидом, которого даже не выпустили на ринг.

– Десять минут, – предупредила Наташа.

– Мне хватит.

На отсыревших скамьях сидеть не хотелось, но Стас вытащил из кармана скомканный пакет и расстелил его для Наташи. Сам уселся рядом. Раньше Наташа непременно начала бы кудахтать: как же так, Стас, промокнешь… Теперь ей было все равно. Взрослый человек: сам решит, важны ему сухие джинсы или черт бы с ними.

Стас помолчал, глядя вниз. Поднял на нее страдальческий взгляд и с явным трудом выговорил:

– Спаси меня, Наташа…

– От экзистенциального кризиса? – серьезно уточнила она. Уже после развода Стас однажды заявил, что оказался в экзистенциальном кризисе и не получил от нее никакой поддержки. – Это не ко мне. От кризиса хорошо помогают двадцатилетние девицы, обязательно бездетные, принимать по три штуки в день, через месяц снизить дозировку. Ну, ты лучше меня знаешь.

Стас покивал.

– Издеваешься… – сказал он. – Имеешь право. Нет, Наташенька, не в кризисе дело. Было бы в этом, я был бы самым счастливым человеком на земле…

Наташа выразительно посмотрела на часы.

– Стасик, давай ближе к делу.

Отметила про себя: всего один урок прошел, а я уже без сил, спасибо Егору Петровичу.