Читаем Колодец и маятник полностью

Я ясно увидел, какая участь была мне приготовлена, и обрадовался, что случай спас меня от нее.

Another step before my fall, and the world had seen me no more.

Сделай я еще шаг, и не видать бы мне больше света!

And the death just avoided, was of that very character which I had regarded as fabulous and frivolous in the tales respecting the Inquisition.

Эта избегнутая мною смерть имела именно тот характер, который я считал баснословным и нелепым в рассказах об инквизиции.

To the victims of its tyranny, there was the choice of death with its direst physical agonies, or death with its most hideous moral horrors.

Ее жертвы всегда обрекались на смерть или с жесточайшими физическими мучениями, или со всеми ужасами нравственной пытки.


I had been reserved for the latter. By long suffering my nerves had been unstrung, until I trembled at the sound of my own voice, and had become in every respect a fitting subject for the species of torture which awaited me.

Мне суждена была эта последняя: нервы мои были до того расстроены долгими страданиями, что я вздрагивал при звуке собственного голоса и сделался во всяком отношении отличным субъектом для того рода пытки, которая меня ожидала.

Shaking in every limb, I groped my way back to the wall; resolving there to perish rather than risk the terrors of the wells, of which my imagination now pictured many in various positions about the dungeon.

Дрожа всеми членами, я ощупью отступил снова к стене, решившись лучше умереть там, чем подвергнуться ужасам колодцев, которых воображение мое представляло несколько во мраке моей темницы.

In other conditions of mind I might have had courage to end my misery at once by a plunge into one of these abysses; but now I was the veriest of cowards.

При другом настроении ума, я бы имел мужество покончить разом со всеми этими муками, кинувшись в зияющую пропасть, но теперь я был совершенный трус.

Neither could I forget what I had read of these pits-that the sudden extinction of life formed no part of their most horrible plan.

Притом же мне невозможно было забыть то, что я читал об этих колодцах, а именно: - что против внезапного уничтожения жизни были приняты там самые тщательные предосторожности, тем самым адским гением, который изобрел весь этот план.

Agitation of spirit kept me awake for many long hours; but at length I again slumbered.

От сильного волнения, а не мог спать несколько часов, но наконец снова заснул.

Upon arousing, I found by my side, as before, a loaf and a pitcher of water.

Проснувшись, я опять нашел, возле себя хлеб и кружку воды.

A burning thirst consumed me, and I emptied the vessel at a draught.

Жажда сжигала меня, и я разом опорожнил кружку.

It must have been drugged; for scarcely had I drunk, before I became irresistibly drowsy. A deep sleep fell upon me-a sleep like that of death.

Вероятно, в воду было что-нибудь подсыпано, потому что едва я ее выпил, как тотчас заснул глубочайшим сном, подобным сну смерти.

How long it lasted of course, I know not; but when, once again, I unclosed my eyes, the objects around me were visible.

Сколько времени он продолжался, я не знаю, но когда я открыл глаза, предметы вокруг меня были видимы.

By a wild sulphurous lustre, the origin of which I could not at first determine, I was enabled to see the extent and aspect of the prison.

Благодаря какому-то странному серому свету, неизвестно откуда исходящему, я мог видеть все пространство моей темницы.

In its size I had been greatly mistaken. The whole circuit of its walls did not exceed twenty-five yards. For some minutes this fact occasioned me a world of vain trouble; vain indeed! for what could be of less importance, under the terrible circumstances which environed me, then the mere dimensions of my dungeon?

Я очень ошибся в ее размере; стены не могли иметь больше двадцати-пяти ярдов в окружности, и на несколько минут это открытие чрезвычайно меня смутило, - хотя, по правде сказать, смущаться было нечем, потому что, при ужасных обстоятельствах, окружавших меня, что могла значить большая или меньшая величина темницы?

But my soul took a wild interest in trifles, and I busied myself in endeavors to account for the error I had committed in my measurement.

Но душа моя странно привязывалась к этим мелочам, и я старался отдать себе отчет, почему мог ошибиться в моем измерении.

The truth at length flashed upon me.

Наконец истина блеснула мне как молния.


In my first attempt at exploration I had counted fifty-two paces, up to the period when I fell; I must then have been within a pace or two of the fragment of serge; in fact, I had nearly performed the circuit of the vault.

В первой моей попытки обойти темницу, я отсчитал пятьдесят два шага до той минуты, когда упал; я должен был быть в это время шагах в двух от лоскутка саржи; потому что уже обошел почти всю стену кругом.

I then slept, and upon awaking, I must have returned upon my steps-thus supposing the circuit nearly double what it actually was.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы
Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы

Том 5 (кн. 1) продолжает знакомить читателя с прозаическими переводами Сергея Николаевича Толстого (1908–1977), прозаика, поэта, драматурга, литературоведа, философа, из которых самым объемным и с художественной точки зрения самым значительным является «Капут» Курцио Малапарте о Второй Мировой войне (целиком публикуется впервые), произведение единственное в своем роде, осмысленное автором в ключе общехристианских ценностей. Это воспоминания писателя, который в качестве итальянского военного корреспондента объехал всю Европу: он оказывался и на Восточном, и на Финском фронтах, его принимали в королевских домах Швеции и Италии, он беседовал с генералитетом рейха в оккупированной Польше, видел еврейские гетто, погромы в Молдавии; он рассказывает о чудотворной иконе Черной Девы в Ченстохове, о доме с привидением в Финляндии и о многих неизвестных читателю исторических фактах. Автор вскрывает сущность фашизма. Несмотря на трагическую, жестокую реальность описываемых событий, перевод нередко воспринимается как стихи в прозе — настолько он изыскан и эстетичен.Эту эстетику дополняют два фрагментарных перевода: из Марселя Пруста «Пленница» и Эдмона де Гонкура «Хокусай» (о выдающемся японском художнике), а третий — первые главы «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери — идеологически завершает весь связанный цикл переводов зарубежной прозы большого писателя XX века.Том заканчивается составленным С. Н. Толстым уникальным «Словарем неологизмов» — от Тредиаковского до современных ему поэтов, работа над которым велась на протяжении последних лет его жизни, до середины 70-х гг.

Антуан де Сент-Экзюпери , Курцио Малапарте , Марсель Пруст , Сергей Николаевич Толстой , Эдмон Гонкур

Языкознание, иностранные языки / Проза / Классическая проза / Военная документалистика / Словари и Энциклопедии
Поэзия как волшебство
Поэзия как волшебство

Трактат К. Д. Бальмонта «Поэзия как волшебство» (1915) – первая в русской литературе авторская поэтика: попытка описать поэтическое слово как конструирующее реальность, переопределив эстетику как науку о всеобщей чувствительности живого. Некоторые из положений трактата, такие как значение отдельных звуков, магические сюжеты в основе разных поэтических жанров, общечеловеческие истоки лиризма, нашли продолжение в других авторских поэтиках. Работа Бальмонта, отличающаяся торжественным и образным изложением, публикуется с подробнейшим комментарием. В приложении приводится работа К. Д. Бальмонта о музыкальных экспериментах Скрябина, развивающая основную мысль поэта о связи звука, поэзии и устройства мироздания.

Александр Викторович Марков , Константин Дмитриевич Бальмонт

Языкознание, иностранные языки / Учебная и научная литература / Образование и наука