Колодец и маятник

Она опускалась дюйм за дюймом, линия за линией, так постепенно и незаметно, что это можно было заметить только после долгих промежутков времени, казавшихся мне веками.

Days passed-it might have been that many days passed-ere it swept so closely over me as to fan me with its acrid breath.

Все опускалась ниже - все ниже!... Протекли целые дни - может быть, даже много дней -прежде чем маятник начал качаться от меня достаточно близко, чтоб я мог чувствовать движение рассекаемого им воздуха.

The odor of the sharp steel forced itself into my nostrils.

Запах наточенной стали входил в мои ноздри.

I prayed-I wearied heaven with my prayer for its more speedy descent.

Я молил небо - молил неустанно, - чтоб сталь поскорее опускалась.

I grew frantically mad, and struggled to force myself upward against the sweep of the fearful scimitar.

Я помешался, я обезумел, и силился подняться на встречу этому движущемуся мечу.

And then I fell suddenly calm, and lay smiling at the glittering death, as a child at some rare bauble.

Потом, внезапно, глубочайшее спокойствие низошло в мою душу, и я лег неподвижно, улыбаясь этой сверкающей смерти, как ребенок дорогой игрушке.

There was another interval of utter insensibility; it was brief; for, upon again lapsing into life there had been no perceptible descent in the pendulum.

Опять настала минута полного беспамятства, хотя на весьма короткое время, потому что, придя в себя, я не нашел, чтоб маятник заметно опустился.

But it might have been long; for I knew there were demons who took note of my swoon, and who could have arrested the vibration at pleasure.

Однако, это время могло быть и долгое, потому что я знал, что вокруг меня были демоны, которые подметили мой обморок и могли остановить движение маятника по своей воле.

Upon my recovery, too, I felt very-oh, inexpressibly sick and weak, as if through long inanition.

Опомнившись совершенно, я почувствовал невыразимую, болезненную слабость, как будто от долгого голода.

Even amid the agonies of that period, the human nature craved food.

Даже посреди настоящих мук, природа требовала пищи.

With painful effort I outstretched my left arm as far as my bonds permitted, and took possession of the small remnant which had been spared me by the rats.

С тяжелым усилием я протянул мою левую руку, насколько позволяли мои узы, и достал небольшой остаток мяса, оставленный крысами.

As I put a portion of it within my lips, there rushed to my mind a half formed thought of joy-of hope.

Пока я подносил его ко рту, в уме моем мелькнула какая-то бессознательная мысль радости и надежды.

Yet what business had I with hope?

По-видимому, что могло быть общего между мною и надеждой?

It was, as I say, a half formed thought-man has many such which are never completed.

Но я повторяю, что эта мысль была бессознательная, - человеку часто приходят такие мысли без формы.

I felt that it was of joy-of hope; but felt also that it had perished in its formation.

Я чувствовал только, что это была мысль радости и надежды, но она угасла почти в ту же минуту, как родилась.

In vain I struggled to perfect-to regain it. Long suffering had nearly annihilated all my ordinary powers of mind.

Напрасно я старался опять вызвать, уловить ее: мои долгие страдания почти уничтожили во мне все умственные способности.

I was an imbecile-an idiot.

Я был безумный, идиот.

The vibration of the pendulum was at right angles to my length. I saw that the crescent was designed to cross the region of the heart.

Движение маятника происходило в прямой линии надо мной, и я заметил, что полумесяц был направлен так, чтоб пройти сквозь полость сердца.

It would fray the serge of my robe-it would return and repeat its operations-again-and again.

Он сначала только заденет саржу моего платья, потом возвратится и прорежет ее, и потом опять, и опять.

Notwithstanding terrifically wide sweep (some thirty feet or more) and the its hissing vigor of its descent, sufficient to sunder these very walls of iron, still the fraying of my robe would be all that, for several minutes, it would accomplish.

Несмотря на огромное пространство кривой линии, описываемой им (около тридцати футов), и на силу его взмахов, которые могли бы прорезать самые стены, он не мог, в продолжение нескольких минут, сделать ничего другого, как только задеть и прорвать мое платье.

And at this thought I paused. I dared not go farther than this reflection.

На этой мысли я остановился; далее я не смел идти.

I dwelt upon it with a pertinacity of attention-as if, in so dwelling, I could arrest here the descent of the steel.

С упрямым вниманием я налег на одну эту мысль, как будто этим мог остановить опускание стали.

I forced myself to ponder upon the sound of the crescent as it should pass across the garment-upon the peculiar thrilling sensation which the friction of cloth produces on the nerves.

Я размышлял о том, какой звук произведет полумесяц, проходя по моему платью, и какое ощущение произведет на мои нервы трение саржи о мое тело.

I pondered upon all this frivolity until my teeth were on edge.