Читаем Колодец и маятник полностью

There was something, however, in the appearance of this machine which caused me to regard it more attentively. While I gazed directly upward at it (for its position was immediately over my own) I fancied that I saw it in motion.

Было, однако, в форме этого предмета что-то такое, что заставило меня вглядеться в него с большим вниманием, и пока я смотрел на него, подняв глаза, так как он находился прямо надо мною, мне показалось, что он шевелится.

In an instant afterward the fancy was confirmed. Its sweep was brief, and of course slow. I watched it for some minutes, somewhat in fear, but more in wonder.

Минуту спустя, эта мысль подтвердилась: внизу часов качался маятник коротким и медленным движением.

Wearied at length with observing its dull movement, I turned my eyes upon the other objects in the cell.

Наконец, утомившись следить за его однообразным движением, я обратил взор на другие предметы моей кельи.

A slight noise attracted my notice, and, looking to the floor, I saw several enormous rats traversing it.

Легкий шум привлек мое внимание, и, взглянув на пол, я увидел, что по нем ходят огромные крысы.

They had issued from the well, which lay just within view to my right. Even then, while I gazed, they came up in troops, hurriedly, with ravenous eyes, allured by the scent of the meat.

Они вышли из колодца, который был виден мне по правую руку, и в ту минуту, как я смотрел на него, крысы стали кучами выскакивать оттуда, привлеченные запахом мяса.

From this it required much effort and attention to scare them away.

С большим трудом я мог отогнать их от моей пищи.

It might have been half an hour, perhaps even an hour, (for I could take but imperfect note of time) before I again cast my eyes upward.

Прошло с полчаса, а может быть, и с час - потому что я не мог ясно определить времени - когда я снова поднял глаза кверху.

What I then saw confounded and amazed me.

То, что я там увидел, привело меня в недоумение и изумление.

The sweep of the pendulum had increased in extent by nearly a yard.

Размер маятника увеличился почти на целый ярд, и движение его стало быстрее.


As a natural consequence, its velocity was also much greater.

Но что меня больше всего смутило, так это то, что он видимо опустился.

But what mainly disturbed me was the idea that it had perceptibly descended. I now observed-with what horror it is needless to say-that its nether extremity was formed of a crescent of glittering steel, about a foot in length from horn to horn; the horns upward, and the under edge evidently as keen as that of a razor.

Тогда я разглядел - не стану описывать, с каким ужасом - что нижняя его оконечность состояла из блестящего стального полумесяца, имевшего около фута длины от одного рога до другого; рога были направлены кверху, а нижняя округлость, очевидно, была наточена, как бритва.

Like a razor also, it seemed massy and heavy, tapering from the edge into a solid and broad structure above. It was appended to a weighty rod of brass, and the whole hissed as it swung through the air.

Он казался так же тяжел и массивен, как бритва, утолщаясь кверху своим широким концом, и был прикреплен к тяжелому медному пруту, на котором раскачивался со свистом.

I could no longer doubt the doom prepared for me by monkish ingenuity in torture.

Я не мог более сомневаться в участи, приготовленной мне изобретательностью монахов.

My cognizance of the pit had become known to the inquisitorial agents-the pit whose horrors had been destined for so bold a recusant as myself-the pit, typical of hell, and regarded by rumor as the Ultima Thule of all their punishments. The plunge into this pit I had avoided by the merest of accidents, I knew that surprise, or entrapment into torment, formed an important portion of all the grotesquerie of these dungeon deaths.

Агенты инквизиции угадали, что я открыл колодезь - колодезь, вполне достойную кару для такого еретика, как я... Я совершенно случайно избежал падения в него, но, в то же время знал, что искусство делать из казни западню и сюрприз для осужденного, составляет важную отрасль всей этой фантастической системы тайных экзекуций.

Having failed to fall, it was no part of the demon plan to hurl me into the abyss; and thus (there being no alternative) a different and a milder destruction awaited me. Milder!

Так как мое нечаянное падение не удалось, то в план этих демонов вовсе не входило бросить меня туда насильно: следовательно, я был обречен - на этот раз уже непременно - на другую, более приятную смерть... Более приятную!

I half smiled in my agony as I thought of such application of such a term.

Посреди моей агонии я улыбнулся, когда мне пришло на ум это странное слово.

What boots it to tell of the long, long hours of horror more than mortal, during which I counted the rushing vibrations of the steel!

К чему послужит рассказывать те долгие, долгие часы ужаса, в продолжение которых я считал звучащие движения стали?

Inch by inch-line by line-with a descent only appreciable at intervals that seemed ages-down and still down it came!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы
Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы

Том 5 (кн. 1) продолжает знакомить читателя с прозаическими переводами Сергея Николаевича Толстого (1908–1977), прозаика, поэта, драматурга, литературоведа, философа, из которых самым объемным и с художественной точки зрения самым значительным является «Капут» Курцио Малапарте о Второй Мировой войне (целиком публикуется впервые), произведение единственное в своем роде, осмысленное автором в ключе общехристианских ценностей. Это воспоминания писателя, который в качестве итальянского военного корреспондента объехал всю Европу: он оказывался и на Восточном, и на Финском фронтах, его принимали в королевских домах Швеции и Италии, он беседовал с генералитетом рейха в оккупированной Польше, видел еврейские гетто, погромы в Молдавии; он рассказывает о чудотворной иконе Черной Девы в Ченстохове, о доме с привидением в Финляндии и о многих неизвестных читателю исторических фактах. Автор вскрывает сущность фашизма. Несмотря на трагическую, жестокую реальность описываемых событий, перевод нередко воспринимается как стихи в прозе — настолько он изыскан и эстетичен.Эту эстетику дополняют два фрагментарных перевода: из Марселя Пруста «Пленница» и Эдмона де Гонкура «Хокусай» (о выдающемся японском художнике), а третий — первые главы «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери — идеологически завершает весь связанный цикл переводов зарубежной прозы большого писателя XX века.Том заканчивается составленным С. Н. Толстым уникальным «Словарем неологизмов» — от Тредиаковского до современных ему поэтов, работа над которым велась на протяжении последних лет его жизни, до середины 70-х гг.

Антуан де Сент-Экзюпери , Курцио Малапарте , Марсель Пруст , Сергей Николаевич Толстой , Эдмон Гонкур

Языкознание, иностранные языки / Проза / Классическая проза / Военная документалистика / Словари и Энциклопедии
Поэзия как волшебство
Поэзия как волшебство

Трактат К. Д. Бальмонта «Поэзия как волшебство» (1915) – первая в русской литературе авторская поэтика: попытка описать поэтическое слово как конструирующее реальность, переопределив эстетику как науку о всеобщей чувствительности живого. Некоторые из положений трактата, такие как значение отдельных звуков, магические сюжеты в основе разных поэтических жанров, общечеловеческие истоки лиризма, нашли продолжение в других авторских поэтиках. Работа Бальмонта, отличающаяся торжественным и образным изложением, публикуется с подробнейшим комментарием. В приложении приводится работа К. Д. Бальмонта о музыкальных экспериментах Скрябина, развивающая основную мысль поэта о связи звука, поэзии и устройства мироздания.

Александр Викторович Марков , Константин Дмитриевич Бальмонт

Языкознание, иностранные языки / Учебная и научная литература / Образование и наука