Колодец старого волхва

Старосты разошлись, и Добыча тут же послал за колодезниками. Вскоре бессильно дремавший город снова загудел. Никто, кроме старого волхва, не смог бы одним словом отменить решение веча, он много лет был для белгородцев лучшим судьей и советчиком, и люди верили, что сами боги наставляют его. Теперь, когда впереди засияла надежда на спасение, даже голод стало легче переносить, и белгородцы не роптали на трехдневную задержку. Без сожалений они отдавали старостихе Пелагии овес, отруби, пшеницу из последних запасов. «Нас одна горсть не спасет, а вместе ссыпем — и будет избавление всем», — говорили они, древним родовым укладом жизни приученные и голодать, и пировать всем миром. Даже тысяцкий не стал жалеть княжеских запасов и велел дать меда для второго колодца.

А Добыча тем временем изо всех сил старался украсить свой двор. Вместе с домочадцами он заново побелил стены всех построек, заслонки на окошках и дверные косяки покрасил красной и желтой охрой. У древоделов заказал красивые вороты и крыши для двух новых колодцев, велел украсить их резными волшебными узорами.

— Как для свадьбы изготовился! — посмеивались соседи, заглядывая в его заново покрашенные ворота. — Кого женишь-то?

— Эх вы, несмышленые! — упрекал их Добыча, гордясь своей сообразительностью. — Ведь кабы у нас в городе и правда такие чудесные колодцы были, мы бы их первым священным местом почитали! Изукрасили бы пуще церквы, пуще любого святилища. А вы бы все сюда всякий день на поклон ходили и мне, хозяину, дары приносили!

— Почему это тебе? — отвечали ему. — Кабы был у нас такой чудесный колодец, так здесь бы не ты жил, а Обережа. Во всех священных местах положено волхвам жить!

— Аи то! — согласился Добыча. — Пойду-ка я его к себе жить позову на сие время. Раз тут спасение наше, стало быть, самое тут священное место и есть.

К волхву Добыча послал Радчу. Идя мимо Надежиного двора, парень услышал, что кто-то его зовет. Городник стоял в воротах, уперев руки в бока и приняв непривычно суровый вид.

— Поди-ка сюда, соколе! — позвал он Радчу. Радча подошел и поклонился, в недоумении дергая себя за длинную прядь волос: старший городник ждал его с таким лицом, будто собирался бранить.

— Что же это ты моей девчонке горбушки суешь? — грозно спросил Надежа. — Чай, и мы вас не беднее!

Радча усмехнулся — вот в чем его вина! Однако он был недоволен, что отец Зайки об этом узнал, и отвел глаза.

— Вено загодя плачу, — нехотя отшутился он. — Выживем — посватаюсь.

— Милости просим. — Надежа отбросил притворную суровость и кивнул. Он не любил Добычу, но к его младшему сыну, толковому и не тщеславному, относился хорошо. — Только ведь пока она подрастет, ты поседеешь! Раньше пятнадцати лет не выдам.

— Мне не к спеху, — отозвался Радча. Надежа помолчал и вздохнул, уже не шутя.

— А про вено это ты правду сказал. В сию горькую годину та горбушка — что в жирный год целая корова. Коли за пять лет не сышешь другой невесты, приходи ко мне. Считай, корову уже пригнал.

— Уговорились. — Радча согласно тряхнул волосами, поклонился и пошел дальше, посмеиваясь про себя.

У Обережи он застал Сияну. На сей раз она исхитрилась прибежать одна. Ее привело сюда удивление необычайным замыслом волхва, но оказалось, что в этом замысле есть дело и для нее самой.

— Ты, краса-душа, давно ли на забороле была? — спросил у нее Обережа.

— До веча еще. Мы с Иваном ходили.

— А ханских сыновей не видала?

— Видала. Того, второго, которому купцы меня назначили. Имя у него — и не упомню.

Галченя однажды показал ей со стены Тимергена, и Сияна всякий раз легко отыскивала среди молодых батыров его темнобровое лицо и крепкий стан, схваченный серебряным поясом. И всякий раз ее пробирала дрожь, словно ей показали меч, которым хотели отрубить ей голову. Из благодарности к Иоанну она поддалась на его уговоры не говорить об этом происшествии родителям, но с тех пор часто видела страшные сны, будто невидимая сила толкает ее в пасть Черному Змею. Она вскрикивала во сне, просила ложиться с собой Провориху или сенную девушку.

— Звать его Тимерген, сие значит «железо-душа», — сказал Обережа. — А краса девичья любую железную душу тронет. Смотрит он на тебя?

— Смотрит. Всякий раз смотрит. Я теперь одна со двора не хожу, — а то вдруг еще кто-нибудь меня надумает ему просватать?

— Поди на стену, — велел Обережа, — да Ивана с собой не зови и няньке вели в сторонке стоять.

А увидишь ханского сына, стой и смотри на него, будто он тебе по сердцу пришелся.

— Зачем? — изумилась Сияна. Чтобы печенег пришелся по сердцу — такого она даже вообразить не могла. — И сглазу боюсь.

— От сглазу вот тебе одолень-трава, и делай, что говорю. А зачем — после поймешь.