Колодец старого волхва

А Медвянка наблюдала из перелеска за всем происходящим, закусив палец, чтобы не кричать от страха. Только что все было так мирно, даже любопытно, и вдруг полыхнуло пламенем! Она даже не успела заметить, с чего все началось, — так стремительно мирный разговор обратился в звон мечей. Ничего не понимая, она огромными от ужаса глазами смотрела, как Явор и один из хазар сшибаются в схватке, словно два сокола, слышала звон клинков, короткие яростные вскрики. Со всей остротой и ясностью своего впечатлительного ума она мигом осознала, что это не шутки, что перед ними враги, жестокие и непримиримые, с которыми можно разойтись только через смерть. Это чувство было так непохоже на прежнюю ее беспечальную жизнь, что само небо, казалось, рушилось над ее головой. Она не отличала степные племена друг от друга, но знала, что все они — страшные враги, дети Змея Горыныча, о котором веками поют тоскливые песни. А теперь они целились жалами в Явора и ей самой грозили наяву все те ужасы, о которых она раньше и слушать не любила. Медвянка не хотела верить, что может никогда не вернуться домой, не увидеть родных, что через считанные мгновенья, быть может, Явор будет убит, а она останется беззащитной, попадет в руки этих отвратительных черных людей, навсегда лишится воли, чести, самой жизни, что это будет уже не она, веселая и вольная городникова дочь, а униженная и лишенная всего рабыня какого-нибудь печенега или грека. Нет, нет, боги не допустят этого, ведь они такие могущественные… ведь для чего-то же они есть! Захваченная ужасом и отчаянием, Медвянка не могла даже связно молиться, а взывала к небу одним порывом сердца, бессознательно желала и ждала чуда, которое прервет этот кошмар. Она не отрывала глаз от Явора, хотя отчаянно боялась смотреть на битву; ей казалось, что если она хоть на миг закроет глаза, то Явор тут же погибнет, а вместе с ним погибнет и она сама.

И вдруг из степи послышался крик десятков голосов; русский боевой клич пролетел над степью, топот копыт, ранее неразличимый за шумом битвы, теперь упал, как гром, прорвавшись сквозь звон клинков и конский храп. «Перун ведет! Огнен Сокол! Рарог с нами! » — летели голоса, и казалось, что небесная Перунова дружина спешит на помощь белгородцам.

Услышав эти крики, хазары подались назад, завертелись, выискивая взглядом нового противника, а из степи налетели волной десятка два всадников, русских по обличью, и на щитах их горело медью и бронзой священное изображение Огненного Сокола Рарога, то же, что и на щитах белгородской дружины. Их мечи с лету обрушились на хазар, которые оказались зажаты между двумя русскими отрядами. Половина хазар была на месте перебита, другие пытались ускакать прочь, но их снимали с седел стрелами, и кони в бешеном беге волочили по траве мертвые тела, застрявшие ногой в стремени. Оставшиеся сами побросали оружие и скатились с седел, выказывая покорность.

А болдырь, раньше всех заметивший нового противника, тут же отскочил от Явора и во весь опор помчался в степь. Бежать с поля битвы — позор, но, видно, у него было с собой что-то такое, что дороже минутной чести. Напрасно Явор пытался его догнать — конь у болдыря был и правда хорош. Вслед ему полетело несколько стрел.

— Живым! — яростно кричал Явор, и сам целился в коня, но печенег уходил слишком стремительно. В последний миг Явор пустил стрелу, вложив в выстрел все свое умение. Стрела почти на излете впилась в плечо всадника, но тот даже не покачнулся, словно не заметил раны, а для новых выстрелов он был уже недосягаем. В сердцах Явор бросил лук, бранясь и в бессильной ярости и досаде колотя себя кулаком по колену. Ушел! Опять ушел от него степной волк, который так много должен ему за прошлое. А что еще будет!

Убедившись, что болдыря не догнать, Явор как-то разом выдохся, поворотил коня и поехал обратно к месту битвы. В погоне он оторвался на пять перестрелов, даже того не заметив. Когда он подъехал, оставшиеся в живых степняки уже были связаны, гриди перевязывали свои раны, горячо обсуждали битву. А среди нежданных помощников Явор сразу увидел невысокого, но крепко сбитого русобородого кметя, тоже молодого и тоже с серебряной гривной десятника на шее. Он возбужденно дышал и утирал рукавом взмокший лоб, но взбудоражила его не короткая схватка, а собственная горячность. Явор чуть не рассмеялся, несмотря на свою досаду. Широка степь, а куда ни поедешь, везде знакомца встретишь! Это был десятник из дружины Васильева, тоже знакомый ему по прошлогодней битве — только со своей стороны.

— Разгон! — крикнул Явор еще издалека. — Ты-то как здесь оказался?

— Яворе, ты! Вот где свиделись! — Васильевец тоже узнал его и обрадовался. — Как я вовремя: и ворога побил, и друга повстречал!

Съехавшись и сойдя с коней, они обнялись, похлопали друг друга по плечам.

— Буянит Попутник, все дороги узлом завязал! — говорил Явор. — Купца хазарского в степи без дороги занес, Васильевский дозор где не надо гуляет. Что тебе, в своей степи дела мало?