Колодезь и маятник (пер. Прасковья Лачинова)

Все ниже!… непрестанно, неизбѣжно все ниже! Я удерживалъ дыханіе, и метался при каждой вибраціи; судорожно съеживался при каждомъ взмахѣ. Глаза мои слѣдили за его восходящимъ и нисходящимъ полетомъ съ безумнымъ отчаяніемъ, и спазмодически закрывались въ ту минуту, какъ онъ опускался. Какой отрадой была бы смерть — о, какой невыразимой отрадой! И, однако, я дрожалъ всѣми членами при мысли, что машинѣ достаточно спуститься на линію, чтобъ коснуться моей груди этой острой, блестящей сѣкирой… Я дрожалъ отъ надежды: это она заставляла такъ трепетать всѣ мои нервы и все существо мое — та надежда, которая прорывается даже на эшафотъ и нашептиваетъ на ухо приговореннымъ въ смерти, даже въ тюрьмахъ инквизиціи!

Я увидѣлъ, что десять или двѣвадцать взмаховъ приведутъ сталь въ соприкосновеніе съ моей одеждой, и, вмѣстѣ съ этимъ убѣжденіемъ, въ моемъ умѣ водворилось сосредоточенное спокойствіе отчаявія. Въ первый разъ послѣ столькихъ часовъ и, можетъ быть, дней, я сталъ думать. Мнѣ пришло на мысль, что бандажи или ремни, которые меня стягивали, были изъ одного куска, обвивавшаго все мое тѣло. Первый надрѣзъ полумѣсяца, въ какую бы часть ремня онъ ни попалъ, долженъ былъ ослабить его на столько, чтобъ позволить моей лѣвой рукѣ распутать его. Но какъ ужасна становилась въ этомъ случаѣ близость стали! Самое легкое движеніе могло быть смертельно! Да и притомъ вѣроятно ли, чтобъ палачи не предвидѣли и не приняли мѣръ противъ этой возможности? Точно ли бандажъ прикрываетъ мою грудь въ томъ мѣстѣ, на которое долженъ опуститься маятникъ? Трепеща лишиться послѣдней надежды, я приподнялъ голову, чтобъ взглявуть на свою грудь. Ремень туго обвивалъ мои члены во всѣхъ направленіяхъ, исключая только того мѣста, которое приходилось по дорогѣ смертоносному полумѣсяцу.

Едва голова моя снова приняла прежнее положеніе, какъ почувствовалъ, что въ умѣ моемъ блеснуло что-то, чего я не умѣю назвать иначе, какъ второй половиной той мысли избавленія, о которой я уже говорилъ въ то время, какъ первая ея половина мелькнула неясно у меня въ мозгу, пока я подносилъ пищу къ губамъ. Теперь вся мысль была сформирована — блѣдная, едва сознаваемая, но все-таки полная. Я тотчасъ же началъ, съ энергіей отчаянія, приводить ее въ исполненіе.

Уже нѣсколько часовъ, около скамьи, на которой я лежалъ, разгуливали толпы жадныхъ и смѣлыхъ крысъ; ихъ красные глаза устремлялись на меня такъ, какъ будто онѣ ожидали только моей неподвижности, чтобъ кинуться на меня какъ на добычу. — Къ какой пишѣ были онѣ пріучены въ этомъ колодцѣ? подумалъ я.

Несмотря на всѣ мои усилія отогнать ихъ, онѣ сожрали почти все, что было въ блюдѣ, исключая небольшаго остатка. У меня уже обратилось въ привычку махать безпрестанно рукою къ блюду и отъ блюда, и машинальное однообразіе этого движенія отняло у него все его дѣйствіе, такъ что прожорливыя гадины стали часто вонзать свои острые зубы въ мои пальцы. Собравши остатки пропитаннаго масломъ и пряностями мяса, я крѣпко натеръ ими ремень, гдѣ только могъ достать; потомъ принялъ руку отъ блюда и летъ неподвижно, удерживая даже дыханіе.

Сначала жадныя животныя были нзумлены и испуганы этой перемѣной — внезапнымъ прекращеніемъ движенія руки. Въ тревогѣ, онѣ повернули назадъ и нѣкоторыя возвратились даже въ колодезь; но это продолжалось только одну минуту. Я не напрасно надѣялся на ихъ прожорливость: увѣрившись, что я болѣе не шевелюсь, одна или двѣ изъ самыхъ смѣлыхъ крысъ вскарабкались на скамью и начали нюхать ремни. Это было сигналомъ общаго нападенія. Новыя толпы выскочили изъ колодца, полѣзли на скамью и прыгнули сотнями на мое тѣло. Правильное движеніе маятника не смущало ихъ нисколько; онѣ увертывались отъ него и дѣятельно трудились надъ намасленымъ ремнемъ. Онѣ толпились, метались и кучами взбирались на меня; топтались на моемъ горлѣ, касались моихъ губъ своими холодныый губами. Я задыхался подъ ихъ тяжестью; отвращеніе, которому нѣтъ названія на свѣтѣ, поднимало тошнотой всю мою внутренность и леденило сердце. Еще минута, и страшная операція должна была кончиться, — я положительно чувствовалъ ослабленіе ремня и зналъ, что онъ уже прорванъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ. Съ сверхъестественной рѣшимостью, я оставался неподвиженъ: я не ошибся въ моихъ разсчетахъ и страдалъ не напрасно. Наконецъ я почувствовалъ, что свободенъ.