Колодезь и маятник (пер. Прасковья Лачинова)

Режень висѣлъ лохмотьями вокругъ моего тѣла; но движеніе маятника уже касалось моей груди: онъ уже разорвалъ сначала саржу моего платья, потомъ нижнюю сорочку; еще взмахнулъ два раза — и чувство ѣдкой боли пронизало всѣ мои нервы. Но минута спасенія настала: при одномъ жестѣ моей руки, избавители мои убѣжали въ безпорядкѣ. Тогда, осторожнымъ, но рѣшительнымъ движеніемъ, медленно съеживаясь и ползкомъ, я выскользнулъ изъ своихъ узъ и изъ-подъ грознаго меча. Въ настоящую минуту, я былъ совершенно свободенъ! Свободенъ — и въ когтяхъ инквизиціи! Едва я сошелъ съ моего ужаснаго ножа, едва я сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по полу тюрьмы, какъ движеніе адской машины прекратилось и я увидѣлъ, что она поднимается невидимой силой къ потолку. Этотъ урокъ наполнилъ сердце мое отчаяніемъ и показалъ, что всѣ мои движенія были подмѣчени. Я для того только избѣгнулъ смертной агоніи одного рода, чтобъ подвергнуться другой! При этой мысли, я судорожно повелъ глазами по желѣзнымъ плитамъ, окружавшимъ меня. Очевидно было, что въ комнатѣ происходитъ что-то странное, — какая-то перемѣна, въ которой я не могъ дать себѣ отчета. Впродолженіе нѣсколькихъ минутъ, похожихъ на сонъ, я терялся въ напрасныхъ и безсвязныхъ предположеніяхъ. Тутъ я замѣтилъ въ первый разъ происхожденіе сѣрнаго свѣта, освѣщавшаго келью: онъ выходилъ изъ расщелины шириною въ полдюйма, опоясывавшей всю тюрьму снизу, отъ основанія стѣнъ, которыя, по этому, казались, и дѣйствительно ы совершенно отдѣлены отъ пола. Я старался, но конечно нпорасно, заглянуть въ это отверстіе.

Когда я съ уныніемъ привсталъ, тайна перемѣны фигуры комнаты вдругъ стала понятна моему уму. Я уже упоминалъ, что хотя формы рисунковъ на стѣнѣ были достаточно ясны, но цвѣта ихъ казались полинявшими и неопредѣленными. Теперь эти цвѣта принимали съ каждой минутой все болѣе и болѣе яркій блескъ, который придавалъ этимъ адскимъ фигурамъ такой видъ, что человѣкъ и покрѣпче меня нервами содрогнулся бы при видѣ ихъ. Глаза демоновъ, — живые, кровожадные и мрачные — устремлялись на меня изъ такихъ мѣстъ, гдѣ я прежде ихъ не подозрѣвалъ, и блистали грознымъ пламенемъ огня, который я тщетно усиливался считать воображаенымъ.

Воображаемымъ!.. Когда при каждомъ дыханіи, мои ноздри втягивали паръ раскаленнаго желѣза! Удушающій запахъ распространялся въ темницѣ, и глаза, глядящіе на мою агонію, разгарались все ярче и ярче! Безобразные кровавые рисунки окрашивались все богаче краснымъ цвѣтомъ! Я задыхался — я едва могъ переводить дыханіе. Не оставалось болѣе сомнѣнія въ намѣреніи моихъ палачей; — о, безжалостные! демоны, а не люди!.. Я отступилъ отъ раскаленнаго металла къ центру темницы. Въ виду этой огненной смерти, мысль о свѣжести колодца ласкала, какъ бальзамъ, мою душу. Я бросился къ его смертоноснымъ краямъ и устремилъ взглядъ въ глубину. Блескъ раскаленнаго свода освѣщалъ всѣ его глубочайшія извилины; но, несмотря на это, мой умъ отказывался понять значеніе того, что я видѣлъ. Наконецъ это вошло въ мою душу — ворвалось въ нее насильно, запечатлѣлось огненными буквами въ моемъ улетающемъ разсудвѣ. О! гдѣ взять словъ, чтобъ высказаться! — О! ужасъ изъ ужасовъ! — о! лучше всѣ ужасы, только не это! — Съ жалобнымъ воплемъ, я откинулся прочь отъ колодца и, закрывъ лицо руками, горько заплакалъ.

Жаръ быстро увеличивался и я еще разъ раскрылъ глаза, дрожа какъ въ лихорадкѣ. Вторая перемѣна совершилась въ комнатѣ — и на этотъ разъ, она произошла въ ея формѣ. Какъ и въ первый разъ, я сначала напрасно пытался понять, что такое происходитъ; но сомнѣніе мое продолжалось недолго. Мщеніе инквизиціи шло теперь быстрыми шагами, дважды потерпѣвъ отъ меня пораженіе — и недолго уже мнѣ оставалось шутить съ Царемъ Ужаса. Комната прежде была четвероугольная: теперь же я замѣтилъ, что два ея угла сдѣлались острыми, а два остальнне тупыми. Эта страшная противоположность увеличивалась быстро съ глухихъ шумомъ и скрипомъ. Въ одну минуту, комната вся перекосилась, но превращеніе на этомъ еще не остановилось. Я уже не желалъ и не надѣялся, чтобъ оно остановилось; я готовъ былъ прижать раскаленныя стѣны къ моей груди, какъ одежду вѣчнаго покоя. — Смерть, говорилъ я себѣ,- смерть, какая бы ни была, только не смерть въ колодцѣ! — Безумный! какъ же я не понялъ, что имъ нуженъ былъ именно колодезь, что одинъ только этотъ колодезь былъ причиною огня, осаждавшаго меня? Могъ ли я противиться его пламени? И даже еслибъ могъ, то какъ бы я устоялъ на мѣстѣ? Косоугольникъ все сплющивался съ такой быстротой, что я едва имѣлъ время размышлять. Центръ его, соотвѣтствовавшій самой широкой его линіи, находился прямо передъ зіяющей пропастью. Я хотѣлъ отступить — но стѣны, съуживаясь, гнали меня впередъ. Наконецъ, настала минута, когда мое обожженное и скорченное тѣло почти не находило мѣста, когда ноги мои едва когли стоять на полу. Я болѣе не боролся; но агонія души моей высказалась въ долгомъ воплѣ невыразимаго отчаянія. Я чувствовалъ, что шатаюсь у края колодца и — отвороттлся.