Колокол по Хэму

— Чертовски внушительная штука. — Голос Хемингуэя повеселел. — Там написано: «Джиджи в знак уважения от членов стрелкового клуба де Казадорес дель Серро». Господи, Лукас, жаль, что тебя там не было на прошлой неделе. В девять лет он победил двадцатичетырехлетних мужчин, прекрасных стрелков, многие из которых — настоящие снайперы, попадают в летящих голубей. А ведь Джиджи стрелял из легкого ружья, в то время как его соперники — из крупнокалиберных винтовок. Вдобавок стрельба по живым голубям — куда более серьезное дело, чем по неподвижным мишеням. У каждой птицы своя повадка. А ты должен не просто попасть в нее, а убить, причем на определенной дистанции. Кстати, Патрик стреляет по голубям даже лучше Джиджи. Но он держится так скромно и тихо, что этого не замечает никто, кроме букмекеров и самых опытных снайперов, зато Джиджи уже величают в газетах «eljoven fenomeno Americano» <Юное американское дарование.>, а накануне нашего отплытия... если, конечно, я не ошибаюсь... в какой-то статье его назвали «el popularisimo Gigi» <Знаменитый Джиджи.>.

Помолчав минуту, Хемингуэй повторил:

— "El popularisimo Gigi". Теперь мне приходится говорить:

«Сходи на почту за письмами, „popularisimo“. Пора спать, „popularisimo“. He забудь почистить зубы, „popularisimo“».

Небо от зенита до горизонта прочертил метеор. Несколько минут мы сидели молча, запрокинув головы, дожидаясь следующего. Небо не обмануло наши надежды.

— Хотел бы я увидеть, как кто-нибудь из поджигателей этой войны пойдет драться на фронт, прежде чем туда пошлют меня и моих парней, — чуть слышно произнес Хемингуэй. — Бэмби... это мой старший... ему придется воевать. Он купил подержанную машину. Когда он был здесь весной, мы только о ней и говорили. Его мать Хедли, моя первая жена...

По всей видимости, Хемингуэй потерял нить мысли и несколько мгновений молчал.

— Его мать недавно написала мне, что Бэмби хочет пересечь на этой развалине всю страну с запада на восток, — сказал он наконец. — Но я напишу ей, что в этом нет никакого смысла. За это время у автомобиля облысеют покрышки, а из-за нынешнего режима экономии бензина от машины не будет проку, даже если она доедет до места. К тому же Бэмби сказал, что у него даже нет запасного колеса, и я сомневаюсь, что автомобиль выдержит переезд через весь континент. Уж лучше пусть он оставит ее там, где купил, и заберет, когда вернется с войны. Если вернется.

Должно быть, только теперь до Хемингуэя дошел смысл его последней фразы — он умолк, покачал головой и допил остаток пива.

— Тебе понравилась меч-рыба, Лукас?

— Да.

— Правда, рыбалка — это великолепное занятие? Мне будет очень неприятно умирать, в любом возрасте. С каждым годом мне все больше нравятся рыбалка и охота. Сейчас я получаю от них такое же удовольствие, как в шестнадцать лет, я написал много хороших книг и могу отдаться рыбалке и охоте, предоставив трудиться другим. Мое поколение много поработало, и если ты не умеешь наслаждаться жизнью, если вся жизнь для тебя — сплошная работа, значит, ты не заслуживаешь иной доли.

За кормой плеснула крупная рыба. Хемингуэй несколько мгновений прислушивался, потом опять повернул ко мне лицо. Его глаза сверкали, но в желтом свете компасной лампочки казались затуманенными.

— Случилось так, что я проработал всю жизнь и сколотил капитал в ту пору, когда правительство забирает у людей все, что у них есть. В этом мне не повезло. Мне повезло в другом.

Я успел вкусить радостей и насладиться жизнью... вернее, мы успели... особенно с Хедли. Особенно когда мы были так бедны, что не имели даже ночного горшка. Молодой и безработный, я писал рассказы, жил в Париже, кутил в кафе с друзьями до утренней зари, когда мальчишки в белых фартуках начинали поливать из шлангов улицы, потом заплетающимся шагом возвращался домой, чтобы заняться любовью, поспать несколько часов, выпить черного кофе... если у нас был кофе... и потом весь день напролет писать, и писать хорошо.

Хемингуэй уютнее устроился на подушках. Разговаривая, он смотрел в небо. Казалось, он забыл о моем присутствии.

— Я отлично помню бега в Эйнхене, наше первую самостоятельную поездку в Памполу, эту великолепную яхту...

«Леопольдину»... помню Кортина-Д'Ампеццо и Черный лес.

Последние ночи я провел без сна... не мог заснуть... вспоминал случаи из жизни, разные события, песни.

У котенка пушистая шубка

И острые коготки,

Пушистый котенок будет жить вечно -

О, бессмертие!

У Хемингуэя был приятный тенор.

— Ты обратил внимание на кошек в моей финке, Лукас? — Он вновь смотрел на меня, словно только теперь осознав, что я сижу рядом и слушаю.

— Да, — ответил я. — Их трудно не заметить.

Хемингуэй медленно кивнул.