Колокол в колодце. Пьяный дождь

Выйдя на улицу Ваци, я зашагал по направлению к площади Вёрёшмарти.

Перед Цепным мостом, на площади Франца-Иосифа, меня задержал людской поток. Это длинными колоннами гнали евреев из Пешта в Буду через мост. Вероятно, их вывели из гетто. Двигалась масса людей. Мужчины, женщины, старые, молодые, дети, младенцы на руках матерей. Хоть и было темно, но безлунное небо все же излучало тусклый свет, словно Дунай отражал невидимые лунные лучи. Люди брели с тяжелыми узлами за спиной. Узлы на спинах их казались в темноте огромными горбами. Не слышно было ни единого звука, кроме топота ног. И пожалуй, самым жутким было именно это безмолвие. По обе стороны шествия шагали в десяти метрах друг от друга нилашистские конвоиры с винтовками на изготовку.

Вдруг где-то в колонне заплакал ребенок.

— Тихо! — рявкнул охранник.

В Буде на вершине крепостной горы, словно приподнятый гигантской рукой в поднебесье, на фоне небосвода вырисовывался силуэт крепостного дворца. Эта картина была пленительно-прекрасной. Панорама Будапешта, полюбившаяся с детства.

Я стоял с края этого людского потока. Стоял так близко, что, протянув руку, мог бы коснуться гонимых. Кто-то зарычал на меня:

— Назад! — И грубо оттолкнул.

Мимо меня прошла женщина, она несла маленького ребенка. Ребенок приглушенно плакал. Мать, напевая вполголоса, успокаивала его: «Зайчик отправился в тридевятое царство…» Она напевала про зайчика, а ребенок все равно плакал.

«Борка! Маленькая Марта! Где вы?!» Мне хотелось взвыть, но я тоже безмолвствовал.

Чуть подальше от меня вполголоса запели хором по-еврейски. Я узнал молитву, пели «Кол Нидре».

— Молчать! Перестаньте голосить!

Я почувствовал чье-то теплое дыхание на затылке.

— У меня шведская охранная грамота. Но может, мне встать к ним в колонну? — Оглянувшись, я даже в темноте узнал Миклоша Биркаша, известного музыковеда. По тому, как дрожал его голос, я понял, что он плачет.

— Дурак! — в негодовании процедил я сквозь зубы. — Ты бы лучше ружье раздобыл. — Затем, устыдившись, я незаметно отошел в сторону. По какому праву я разговариваю с ним таким тоном?

Над Будапештом тяжелым металлическим куполом опускалась темная ночь. Вспышки орудийных залпов, словно отдаленные отблески молний, приходили из необозримых космических далей.

Я находился во власти гнетущего впечатления этой ночи и весь следующий день, когда позвонил у дверей квартиры Шари, не зная, застану ли еще там Гезу.

Дверь открыл мне он сам, полуодетый.

— Наконец-то отыскал сюда дорогу. Где ты пропадал столько времени? — Выглядел он веселым и вполне уравновешенным. — Небось пронюхал насчет свадьбы? — Обернувшись, он громко крикнул: — Один свидетель нашелся, Шари!

Вскоре появилась Шари. Она вышла из ванной, на ней был мохнатый купальный халат. Волосы, схваченные обручем, свободно ниспадали на плечи. Она выглядела пленительно прекрасной.

— Представьте, мы женимся! — улыбнулась она мне. — Теперь пусть приходят русские. Дворцы и хижины помирились.

— Но Бела — мой свидетель! Классовая солидарность должна еще существовать хоть в этом. Ты тоже подыщи себе!

Игриво настроенные, они перебрасывались шутками; но я уловил в их тоне оттенок скрытой растроганности. Признаться, меня удивила эта неожиданная перемена. И все же мне стало теплее от радости, исходившей от них обоих. Скверное настроение как рукой сняло.

— Только у меня фальшивые документы. Буду лжесвидетелем.

— Именно такой нам и нужен! — притворно обрадовался Геза. — По крайней мере я смогу расторгнуть брак, как только мне надоест жена.

— Сударь, вы изобличили себя в неблаговидных намерениях, — повернулась к нему спиной Шари. — С этой минуты я вас не знаю и знать не хочу.

— Ах, значит, до вашей милости не дошло, что это всего лишь шутка?

— Злая шутка, что и говорить!

— За свой поступок я должен быть наказан! Где моя бритва? Я как следует побрею себя своею собственной рукой.

— Нет! Подобного злодейства я не могу допустить.

Вот так они мило дурачились, резвились, у обоих было прекрасное настроение. Казалось, они так увлеклись, что даже забыли о моем присутствии. Мне же не терпелось рассказать Гезе с глазу на глаз, зачем я, собственно, пришел. Но они и не думали прекращать забаву. В сущности, я искренне радовался счастью Гезы и несколько смягчился, более благосклонно стал относиться и к Шари. А что, если я все-таки ошибался? Может быть, в действительности она лучше, чем ее репутация? Кто способен так самозабвенно, от души веселиться, тот не может быть таким скверным.

Дурачеству положил конец раздавшийся в передней звонок.