Колокол в колодце. Пьяный дождь

Это пришел Лаци Вёльдеши, брат Шари, облаченный в военную форму поручика. С самого лета, когда мы с Гезой побывали в их усадьбе, я не видел его. С тех пор он заметно возмужал. Хотя, возможно, эту перемену придавал ему мундир. Во всяком случае, военную форму он носил с явным чувством собственного превосходства. Шинель его была сшита великолепно, что называется с иголочки: ни одной лишней складки, начищенные сапоги сверкали. Он был несколько смущен, хотя и старался скрыть это. Всем своим видом он как бы говорил: поручика венгерской королевской армии, тем паче что его имя Ласло Вёльдеши, ничто не может смутить. Трудно сказать, что так смутило его: то ли что он застал у Шари чужих мужчин, причем одного из них в неглиже, или то, что ими оказались именно мы. Особенно пристально он приглядывался к Гезе, почти не скрывая своей антипатии. Шари он поцеловал в щеку, нам только сухо кивнул. Руки не подал.

В комнате создалась атмосфера неловкой натянутости, некоторой нервозности. Даже Шари пришла в замешательство. И чтобы как-то разрядить обстановку, она заговорила в прежнем игривом тоне:

— Представлять господ друг другу, пожалуй, излишне! Не правда ли? Ведь вы уже имели удовольствие познакомиться под сенью древнего замка наших славных предков. — Она с обворожительной нежностью обхаживала своего брата. — Сними же шинель! Присаживайся! Выпьешь чего-нибудь? Мы можем угостить тебя даже кофе, настоящим. Без цикория. — Слово «мы» она произнесла несколько подчеркнуто.

Но Вёльдеши-младший не сбавлял спеси. Он стоял подтянутый и позволил себе лишь ноги поставить в положение «вольно».

— Я заскочил только на минуту. Я проездом; хотел повидаться с тобой. Тебе известно что-нибудь о наших?

— Ничего. Бабушка изолировала их от внешнего мира. От меня, думаю, уже отреклась, лишила наследства. — И деланно засмеялась. — Ты куда едешь?

— Моя часть передислоцируется в Задунайщину.

— Ты все еще не дал тягу? — Шари всплеснула руками.

— Но помилуй, Шаролта…

— Хорошо, я знаю, ты, братик мой, доблестный воин. Но теперь уже и младшим пора перестать корчить из себя героев… Не только старшим. А грудь колесом будешь делать во время утренней зарядки по радио. — Она снова была прежней, задиристой, шаловливой. — Получишь штатскую одежду. Да и необходимые бумаги. Верно, Бела? — И обернулась ко мне. — Какую ты хочешь фамилию, с игреком или без оного[77]?

— Благодарю, Шаролта. Я ни в чем не нуждаюсь. — Его нарочитая сдержанность, напыщенность становились комичными. Но, не замечая этого, он продолжал сохранять серьезность.

— Уж не присягнул ли ты на верность этому бесноватому Салаши? Но ведь ты всегда питал к нему отвращение, презирал, как мне помнится.

— Это совсем другое дело. Но я не крыса, не побегу с тонущего корабля. — Все это он изрек с суровым, мужественным пафосом.

— Ладно, братик. Ты блестяще отрапортовал. За это тебе причитается поцелуй. А может, все же останешься?

К тому же требуется второй брачный свидетель. — И лукаво, заговорщически покосилась на Гезу, который кусал губы и, прищурившись, смотрел на Лаци Вёльдеши. — Да будет тебе известно: я выхожу замуж. За него! — И показала на Гезу.

Вёльдеши-младший сделал вид, будто не слышал этого сообщения; он подтянулся, давая понять, что собирается распрощаться.

— К сожалению, мне пора.

— Значит, ты не удерешь?

— Нет. Во всем мире у людей нашего круга сложился традиционно-изысканный вкус. Это их к чему-то обязывает. — По его тону можно было понять, что эта сентенция относится уже не столько к тому, удерет он из своей части или нет. Чтобы внести полную ясность, он добавил: — И тебе это тоже надо было бы знать, Шаролта.

В Гезе прорвалось наружу сдерживаемое до сих пор негодование, и он вскипел:

— Насчет изысканного вкуса и традиций, мой милейший будущий шурин, не совсем ясно… Нельзя ли это проиллюстрировать каким-нибудь примером? — И он шагнул к Лаци Вёльдеши. — Тогда это утверждение произвело бы большее впечатление. Человек моего круга тоже способен уразуметь его значение! — Он сильно подчеркнул при этом слова «человек моего круга». Геза побледнел, пальцы его сжались в кулаки.

— Не будем устраивать драматических сцен, Гезочка! — вмешалась Шари с присущей ей легкой развязностью. Затем обратилась к брату: — В таком случае ступай помирать, милый братец. Во имя того пресловутого изысканного вкуса, по долгу чести. Но прежде благослови наш брак. Как единственный досягаемый в данную минуту член семьи. Потому что в Вёльдеше, как мне думается, уже давно водворились русские. — Немного помолчав, как бы припоминая что-то, она продолжала: — Да, вот еще что! Твои пророчества не очень-то сбываются! Или ты забыл поставить о них в известность англичан?

Вёльдеши-младший не придал особого значения словоизвержению Шари и, обращаясь к Гезе, сухо изрек:

— Сказанное мною означает, милостивый государь, что порядочный человек не может бросить на произвол судьбы свое сословие, которому предстоят величайшие испытания…

Он, наверно, продолжал бы свою тираду, если бы Шари не зашикала: