Колокол в колодце. Пьяный дождь

Доносившийся из кухни веселый гомон убаюкал меня — я снова уснул.

И проснулся только утром. В постели я лежал один, хотя смутно припоминал, будто Марта вечером, нырнув под перину, шепнула мне на ухо: «Подвинься ты, вопросительный знак!» На другой кровати еще спали дети. Я чувствовал себя бодрым, отдохнувшим. «Пора вставать», — решил я. Марта, каким-то чутьем угадав, что я проснулся, уже несла завтрак. Следом за ней шел Шандор, высоко подняв бутылку с палинкой.

— Сначала глоточек палинки больному! Она как рукой снимет всю хворь, — рассмеялся он, пожимая мне руку. — Мы уже думали, братец, что придется выпить только на твоих поминках!

С осени он заметно похудел, и мне показалось, будто в его волосах блеснули сединки. Но выглядел он веселым и бодрым. А между тем, как я узнал из его короткого рассказала, горя они хлебнули немало, когда фронт проходил здесь и им пришлось эвакуироваться. Скотины почти всей лишились, хлев, конюшня опустели. Из прошлогоднего невиданно богатого урожая удалось сберечь только самую малость, и теперь нелегко будет перебиться до нового урожая. Но он отнюдь не собирался сетовать на невзгоды, жаловаться на свою судьбу, а просто, без прикрас обрисовывал положение.

— А вот твоя жена, — продолжал он, — настоящая героиня. Село многим обязано ей…

Я не стал расспрашивать, в чем дело, словно знал обо всем и будто для меня геройство Марты было чем-то само собой разумеющимся, обыденным явлением. Я слегка кашлянул, как человек, смущенный чрезмерной похвалой. Но где-то в глубине души меня согревало, окрыляло теплое чувство и распирала гордость. Вот так же распирает парус, надуваемый свежим ветром в погожий летний день. Палинка, что «снимает всю хворь», приятно разлилась по телу. Как же было мне хорошо! Я прямо-таки блаженствовал. Мою радость омрачало только одно: при утреннем свете я заметил, до чего же оголенной, опустошенной стала комната.

Шандор, когда я спросил, что с ним стало «после» (о расстреле, учиненном жандармами, ни один из нас не упоминал), ответил очень односложно. Присев возле моей кровати, он закурил и теперь уже стал расспрашивать сам: о Пеште, об осаде города, о военной обстановке («Есть ли уверенность, что немцы не вернутся?»), о политике. Я отвечал как мог. Но странно: о Гезе он не спросил ни слова.

На улице, как и вчера, где-то вдалеке прогремел выстрел; затем послышался стук колес промчавшегося экипажа.

— Ну и чудеса! Что за чертовщина у вас творится? — И я, до пояса вынырнул из-под пышной перины, как сирена из морской пучины, и облокотился о край кровати.

Шандор только хмыкал, вертел головой — он явно чувствовал себя неловко и хотел бы умолчать об этом.

— Разве я тебе не говорила? — задорно, как бы поддразнивая, ответила вместо него Марта, только что вошедшая в комнату. Она принесла мне чистое белье — уже успела выстирать и погладить. — Вёльдешская советская республика! Пожалуй, ни к чему нам переселяться обратно в Пешт: правительство из Дебрецена сюда переедет.

— Ну, это ты уж слишком… — пробормотал смущенно Шандор.

— А он — заместитель президента республики! — указала на него пальцем Марта и вызывающе засмеялась. — Он тоже в ответе!

Шандор не принял шутки.

— Я говорил ему… Да разве втолкуешь старику. Без конца твержу, мол, брось к черту свою езду в коляске. Как-то я его спрашиваю: «Сколько шагов до вашего дома, дядюшка Янош? Сотни четыре, поди?» А он мне в ответ: «Это политика, братец! А в таком деле шаги не считают!» Вот и попробуй убедить его! Мы уже разругались из-за этого.

— Может быть, он и в барские покои вселился?

— Да нет, не такой он человек. Живет на старом месте.

— В дворовой хибаре?

— Конечно. Только вот эта блажь… с экипажем… — И Шандор застенчиво улыбнулся, словно речь шла о нем самом.

— А реквизиция? — вмешалась Марта. — Коммуна? Представь себе, — продолжала она, обращаясь ко мне, — старик Кордаш провел форменную реквизицию: объявил принудительный сбор одежды, постельных принадлежностей, запасов продовольствия, где обнаруживались излишки.

— Эта мера была, по-моему, справедливой, — вскинул брови Шандор. — Многие наши односельчане всего лишились, стали совершенно нищими. Вот и пришлось поделиться с ними тем, у кого что-то осталось.

— А революционный трибунал?

— Ну и что ж, — упрямо мотнул головой Шандор. — Большой беды ни с кем же не случилось.

— А разве старик не вздумал казнить Бени Вёльдеши?

— Но он ведь жив-здоров остался. Впрочем, не мешало бы каналью…

— Вёльдеши здесь живут? — поинтересовался я.

— Здесь, черт бы их побрал! — процедил Шандор.

— Ну а арест правительственного уполномоченного? — перечисляла дальше Марта.

Я слушал и только диву давался на все, что творится тут.

— Ах ты! — вскочил Шандор, чем-то встревоженный. — Наверняка позабыли про беднягу. — И он почесал затылок. Потом сам себя успокоил: — Впрочем, старик Сито небось дал ему поесть…