Колокола весны

Засмелел я. То тронешь за локоток, то внечайку прижмёшься к плечику…

— Раньше ты таким отважиком не был.

— Так то раньше.

— Оё! Смотрю, что-то ты сегодня с первой минуты такой трогательный[92] да прижимистый…[93] Что, бедовая головушка шаловливым ручонкам покоя не даёт?

Я покраснел и сложил свою активность в тряпочку. Закрылся в минусе.

Вечером катим родные колёса в клуб.

Во мне всё поёт!

Для скоростного охмурения запускаю в боевую разведку вступительный стишок.[94]

— Я бы хотел подарить тебе небо
С блеском мерцающих Звёзд!
Воздух с пушистыми хлопьями снега,
С вихрем счастливых Грёз!
Я бы хотел подарить тебе Землю
С лаской любящих рук!
Птичье весёлое звонкое пенье
И солнца сияющий круг!
Я бы хотел подарить тебе радость
И беззаботный смех!
Юных мечтаний прекрасную сладость,
Жизни твоей успех!
Я бы построил из молнии стены,
Заставив замолкнуть гром!
Сделал бы крышу из облачной пены
И ввёл бы тебя в этот дом!
Будь же хозяйкою дома, что миром
Люди повсюду зовут!
Будь для кого-то мечтой иль кумиром.
Только, пожалуйста, будь!

— Лихо наверчено! — хлопнула она меня по плечу. — Ох эти писарчуки-коробейники! Всё раздаривают налево и направо. Только хотела б я увидеть что-нибудь из подаренного. Тот же дом со стенами из молнии и с крышей из облаков… Как жить-то в таком «государевом доме»?

— Своей лоховитой прозой всю радость срезала… Ну как сапогом в суп!

Над входом в клуб я уныло ищу обычную в Праге вывеску на увеселительных заведениях «Девки даром».[95]

А тут нигде никакого и намёка на даром.

Беру два билета.

В тёмном зале уже жужжал журнал.

Пригнулись, затёрлись мы в угол.

В конце журнала взял я Козу за руку.

На начальных титрах мы пилотно поцеловались. Обменялись микробами. По-царски сыпанули друг дружке по три мильона микробов. А чего мелочиться?

На последних титрах я прошуршал своё коронное:

— Может, саукаемся? Будь моей…

— Побуду… Вот только шнурочки разглажу, — шепчет она ответно и, простите, хихикает. — Коль сельцо наше крошулька, и, как говорится, порядочной девушке некуда и сходить, как толечко замуж… А потому так и быть, раз планида моя таковецкая… Схожу…

Я почувствовал, что в ней ко мне что-то щёлкнуло и нет у неё никаких шансов уйти из моих объятий. Шелудивый восторг заворочался во мне.

— Навсегда чтоб! — выставляю строгое обязательное условие.

— Это как хочешь обзывай.

— Да «увезу тебя я в тундру»!

— Спасибо, хрюндик! Но на близкие дистанции я больше не езжу. Или ты забыл? Меня уже увозили и подальше, на край сахалинского света. Да прижало возвращаться своим ходом в родные Синие Дворики. Я б от того ласкуна готова была отрулить вообще на край Вселенной!

_- Не упылила б… Уж больно долго добираться… Тот твой край обретается в тринадцати миллиардах световых лет от Земли!

Фильм был оперный.

«Божественное дело ёпера. Но пускай лучше коты доживают век без разлуки со своими яйцами!» — пламенно рассудил я и плотней сжал Козе локоть. У Козы правильно заточенные мозги. Она не стала меня ни о чём спрашивать. Даже не глянула в мою сторону. А молча встала и пошуршала внаклонку к выходу. Я следом. Люди мы не жадные. Нам много не надо. Хлебнули трёхминутной ёперной радости, мы и сыты на сверхосытку, уплясали ко мне. Горячий и живой компресс на всё тело и на всю ночь — наш!

Брачного бала мы не давали.

Не накрывали поляну.

Маленький слепили княжев столик. На два носа.

Правда, я не тронул бутылочку благородного вина. Пожалел для Козы. Всё никак я не мог ей простить, что она когда-то отпихнула меня. И выставил припасённую на всякий пожарный случай тяжёлую бутыль солнцеудара.

Вот пожар и подоспел.

Э! Здравствуй, стаканчик, прощай, вянцо!

Открыл я огнетушитель.[96]

Державно тряхнул над головой солнцеударом:

— Ну что, красавеюшка, поехали аукаться?! По махонькой для храбрости? Иль по гранёному для глупости?

— Поехали по аллее Королевские Глупости! — великодушно велит она.

Встали мы с полными стаканчиками. Я и говорю:

— Шамиссо сказал:

«Любовь душой жены завладевает,

Любовь ей рай, любовь ей и темница;

Когда жена себя ей подчиняет –

Она раба и властна, как царица». Так выпьем за наших любящих и любимых цариц!

Мы чувствительно чокнулись, и Коза одним глотком осушила свой стаканчик.

И понеслось!

Не пить самому неудобно. Я себе полстаканчика таракановки, а ей с краями. Я когда только к губам подпущу, подержу так да поставлю назад. А она раз за разом только и переворачивает досуха. Пьёт моя Федорушка до донушка. Отдохнёт да примахнёт! Накидалась — еле держится на плаву.