Колокольчики судьбы

Видя его недоумение, а однажды откровенный испуг, когда приставания Алла Николаевны стали совсем уж явными, Катя решила, что разыгрывать вторую влюбленную дурочку она не станет. Девушка решила опробовать план "заинтересованная коллега", и он сработал гораздо успешнее. При первом же удобном случае она сообщила Гольцеву, что случайно услышала его разговор с главным врачом о воздействии музыки на беременность и роды. Она вдохновенно заявила, что ей это безумно интересно, и что это даст невероятный рывок в развитии акушерства и гинекологии, и так далее, и тому подобное. Андрей Поликарпович клюнул. Он с энтузиазмом начал рассказывать Кате то же самое, что уже говорил главному врачу: о том, как начал эту работу еще в Минске, но в Москве для этого гораздо больше возможностей, и что если правильно подбирать гимнастику и музыку для мамаш, то можно снизить детскую смертность на сорок процентов! Доктор сел на своего любимого конька и говорил напористо, энергично размахивая руками.

Катя слушала его с неподдельным интересом и довольно усмехнулась, заметив краем глаза взбешенную Одинцову. К сожалению, общение не затянулось. Андрей Поликарпович одернул сам себя – разболтался я, однако – и, с извиняющейся улыбкой, поспешил распрощаться – некогда, простите.

После этого разговора он, сталкиваясь с девушкой, дружелюбно кивал, но торопился уйти и по-прежнему не пускал никого на свои занятия с будущими мамашами.

Девять беременных женщин, как девять большегрузных пароходов, каждый понедельник, среду и пятницу в половине четвертого поднимались к нему на третий этаж и исчезали за закрытой дверью на сорок пять минут. Девушка пристально следила за их приходом и уходом, безмерно нервничая от невозможности попасть внутрь во время занятия. Крепкая дверь почти не пропускала звуков, и то, что удавалось уловить – равномерный счет, обрывки музыки – ни о чем ей не говорили.             К третьему занятию Катя лишь поняла, что вначале Гольцев с женщинами делает легкую гимнастику в виде взмахов руками и наклонов головы, а потом вся компания, развалившись в Зинаидиных креслах, расслабленно слушает Вивальди, Моцарта или Шопена.

Катя уже издалека узнавала четырех мамаш из списка аналитиков: высокую голенастую Горячеву в очках и с длинной косой; маленькую и щуплую несмотря на беременность Кочубей; грузную и неповоротливую Рыбальченко и миловидную Чукрееву, которая ухитрялась двигаться отдельно от своего огромного живота.

"Женщин четыре и подозреваемых четыре,” – кольнула неожиданная мысль, но что из этого следует девушка так и не придумала.

С завхозом Борейко получалось хуже всего. Большую часть времени тот проводил в своем кабинете или на складе, а туда Кате свободного доступа не было. В те редкие моменты, когда он инспектировал роддомовскую кухню или подсобные помещения, она старалась оказаться рядом, но ничего полезного для себя не увидела. Девушка даже выпросила у заведующего отделением два дополнительных ночных дежурства, чтобы проверить, не появляется ли завхоз или кто-то еще из четверки в роддоме во внерабочее время, но никто их них ночью не появился. Результатом ее стараний стал только сильнейший недосып.

Дни быстро сменялись днями, заполненные врачебной работой и метаниями по роддому между подозреваемыми, а вечерами Катя либо отсыпалась после дежурств, либо играла в шашки с Лосевым-младшим.

Разочарованный в любви аспирант сбежал с дачи от родителей и погрузился в черную меланхолию. Решив, что отныне сердце его разбито, и ни одна женщина больше не может быть достойна его внимания, он проводил все свое время за чтением слезливой литературы и написанием собственных, не менее слезливых, стихов. Правда природная жизнерадостность не позволила ему завязнуть в мрачном настроении надолго, как он ни старался. Уже на третий день стихотворчества любовные страдания порядком его утомили, да и шестой пакет сухарей, которые обманутый влюбленный грыз в процессе сердечных терзаний, подошел к концу.             Заслышав, как презираемая им отныне часть общества в Катином лице, вернувшись с работы, гремит чайником, филолог не выдержал. Придав своему лицу мрачное и гордое выражение, он вылез из своей комнаты и отправился на кухню.

Девушка не подозревала о его душевных муках и весело приветствовала соседа. Она искренне обрадовалась, что можно наконец просто поболтать с человеком, не следя за каждым его жестом и словом и не подозревая во всех смертных грехах.             Аспирант, решивший отныне расценивать женщин, как существ недостойных, отвечал холодно и немногословно, но милостиво согласился на предложенный стакан чая. Величественный и неприступный как лорд Байрон, Печорин и Мцыри в одном лице он восседал на стуле, равнодушно и задумчиво глядя в окно пока Катя заваривала чай и резала хлеб. Эта задумчивость и погубили его трагический образ.             Девушка протянула ему кружку с чаем, Федор вытянул руку, продолжая безучастно глядеть на ветки березы за стеклом, и их руки столкнулись. Кружка выскользнула из Катиных пальцев и полетела вниз.