Колосок с Куликова поля

И мы пошли с отцом по двору. Он то тут, то там замечал не­порядок, и в руках его оказывался молоток с гвоздями, или то­пор, или пила-ножовка. В то утро он наточил пилу, поправил дверь в сенцах, которая висела на одной петле, вытесал и поло­жил сушить на солнышко новое топорище, заделал хворостом дыру в палисаднике, куда раньше беспрепятственно лазили ку­ры, расколол на тонкие поленья два суковатых чурбака, валяв­шиеся во дворе с незапамятных времен, вставил в окно вместо фанерки новое стекло. Я, конечно, вертелся рядом и все не мог насмотреться на отцовские руки, которые то с одного-двух уда­ров забивали по самую шляпку гвоздь, то ловко затесывали осиновый кол и от него брызгами разлетались щепки, то ероши­ли волосы на моей голове...

Мне хотелось чем-нибудь помочь отцу, и он дал мне два гну­тых гвоздя:

— Ну-ка, распрями их...

— Сейчас, пап.

Я положил гвоздь на камень, долго стучал по нему молот­ком, но гвоздь вертелся, выскальзывал, и я в конце концов угодил себе по пальцу. От боли хотелось зареветь, но надо мной склонилось похожее на солнышко отцовское лицо с рыжими усами, и я сдержался.

— Больно? Крепись, солдату плакать не положено, — ласко­во говорил он. — А ты ведь будущий солдат.

— Я крепился, но предательские слезы сами бежали по щекам, и отец вытирал их мне горячими от работы ладонями.

— Знаешь, что всего важнее для солдата? —спрашивал он.

— Что-о?

— Котелок. Причем, такой, который хорошо варит... А если у солдата котелок не варит, то он не солдат, а одно название. Смекаешь? — улыбнулся отец.

Я тоже улыбнулся, хотя не сразу понял, о каком котелке идет речь. А отец показал мне, как лучше расправиться с гвоздем: надо положить его горбом кверху, прижать за кончик, стукнуть два-три раза молотком — и вся недолга. Со вторым гвоздем я справился самостоятельно. Это мне так понравилось, что я разыскал еще несколько гнутых гвоздей и их выпрямил. Потом мы вместе с отцом сколачивали ими скворечник.

...А губная гармошка, привезенная из далекой Германии, уже мало интересовала меня.

Вот чудеса: строгал, пилил —

И во дворе однажды

Я сам скворечник смастерил,

Как домик двухэтажный!

Живут пернатые жильцы

В согласии и мире:

На верхнем этаже скворцы,

А воробьи — под ними.

Таскают вместе пух и шерсть

До самого заката.

— «И не дерутся? Это вещь!» —

Сказали мне ребята.

Теперь не расстаюсь с пилой,

Всегда со мною клещи.

Пусть пальцы в ссадинах

порой —

Учусь я делать вещи!

СПИЧКА ВЕЛИЧИНОЙ С ПОЛЕНО

Я часто болел, и мальчишки водились со мной не очень охот­но. Бывало, сидишь у окна и смотришь на тень от избы. Вот она уже подобралась почти к самому палисаднику. Между тенью и плетнем осталась совсем узенькая полоска, похожая на солнечную тропинку. Скоро и ее не будет. Значит, время бли­зится к вечеру: вот-вот должна прийти из лесу сестра. Она, как всегда, принесет корзину грибов.

Я любил перебирать грибы, потому что между ними всегда находил то веточку костяники, то гроздь лесных орехов, похо­жую на крепко сжатый мальчишеский кулак, то иссиня-черные, вяжущие рот ягоды дикого «дера» — так у нас в деревне на­зывают терновник.

А еще я находил среди грибов разные листья: золотисто-ли­монные, похожие на серьги-сердечки — от березы; красные гу­синые лапки — от клена; круглые медные пятаки с зубчатыми краями — от осины... Потом, связанные в пестрый пучок, они дол­го висели на стене, источая едва уловимый запах осен­него леса.

Придумывал я и другие забавы. Как-то попался мне в руки спичечный коробок. В доме у нас берегли каждую спичку, пото­му что их было мало. Некоторые, с большими головками, сест­ра даже ухитрялась расщеплять ножом на две, а то и на три части. И мама всегда хвалила ее. Попробовал то же самое сде­лать и я, но сера со спичек почему-то сразу отскакивала, сами они ломались, а я вошел в азарт и уже принялся за третью, пя­тую, десятую... И, возможно, научился бы их расщеплять не ху­же сестры, да пришла с работы мама. После этого эксперимен­та красные рубцы от хворостины не пропадали у меня пониже поясницы дня два. Пришлось отсиживаться на печке.

Но и там, в тишине и одиночестве, я никак не мог забыть об этих проклятых спичках. Я представлял себя Главным Спи­чечным Мастером и в мыслях своих делал спички величиной с полено, чтобы людям удобнее их было расщеплять на части.

А одну, самую большую спичку, никак не меньше бревна, я сде­лал из одной серы и положил на лугу среди деревни — для всех. Она горела у меня днем и ночью, и каждый мог унести отсюда огонек в свою печку или в костер, куда кому требовалось.