Колосок с Куликова поля

Когда он заглянул внутрь, оттуда рысью выбежал серый па­ук и спрятался в щель между печкой и полом. Внутри часов бы­ло много зубчатых колесиков — больших, поменьше и совсем маленьких. Все они, словно нитками, были опутаны паутиной.

— Ах ты, злодей, — сказал Карабчик пауку. — Опутал все колесики в ходиках, вот они и не тикают. Ну, погоди, я еще до тебя доберусь.

Мальчик долго дул в дырочку, очищая колесики от паутины, а потом за цепочку стал возить ходики по полу: часы преврати­лись в грузовик.

Фы-ырр, фы-ырррр, — фыркал Карабчик. — Что за гряз­ная дорога, опять забуксовали. Надо подлить горючего.

Однажды, к большой радости мальчишек, возле их слободы застрял грузовик, и они помогали его вытаскивать. С тех пор Карабчик часто в играх своих становился шофером.

Мальчик разыскал на столе гасничку — пузырек со встав­ленным в него фитилем, и налил из него немного керосину в ды­рочку в часах.

Ну, вот, теперь поехали. Фы-ырр, фы-ырррр!

Грузовик продолжал еще буксовать, когда в сенцах звякну­ла щеколда и в дверях появилась Манюха. Увидев беспорядок в избе, она всплеснула руками.

— Господи, Карабчик, что ты тут делал? И зачем часы снял?

Оправдываться было бесполезно. И Карабчик честно рас­сказал обо всем.

— Я ведь не нарочно, я хотел маму обрадовать, — виновато говорил он.

— Глупый ты, глупый, — причитала Манюха, вешая на стен­ку ходики — И керосин разлил... Ох, и попадет же тебе от ма­мы!

Повесив ходики на место, Манюха поддернула гирьку, ма­шинально качнула маятник.

Тик-так, тик-так, тик-так...

Часы ходили — не останавливались! С их механизма керо­сином отъело ржавчину, и зубчатые колесики-шестеренки снова завертелись! Не остановились они и через минуту, и через пол­часа. Они шли и шли, словно спешили наверстать упущенное время. А внутри их что-то тихо поскрипывало.

Теперь на Карабчика Манюха смотрела с великим изумле­нием. Она ведь считала его малышом и лентяем, а он вот что сделал — ходики починил.

Вечером, когда мама пришла с работы, ребята первым де­лом подвели ее к часам.

— Видишь, тикают? Это их Карабчик починил. Сам! — радовалась Манюха.

— Ну, вот и помощник подрос, — сказала мама, ласково по­гладила сынишку по голове и отвернулась, чтобы ребята не видели ее неожиданно набежавших слез. Но они видели...

Наш пастух, молчун великий

По оврагам в дождь и зной

Ходит он с кнутом из лыка

И с холщовою сумой.

В сумке — хлеб да соль в бумажке,

Нож, кусок лесы с крючком,

И надраенная пряжка

С серебристым якорьком.

Он хотел бы стать матросом,

Только моря рядом нет,

Лишь поля: овес да просо,

И ему — тринадцать лет.

Пообедать на соломе,

Он присел у валуна...

Третий год он старший в доме,

Третий год идет война.

МАТРОСКА

В Большие Ключи они приехали со Смоленщины. Вместе с другими эвакуированными. Да так и остались здесь навсегда — Шурик и его больная мать. Она еле передвигалась, даже летом носила старые подшитые валенки и никуда от дома дальше по­рога не уходила. Чтобы как-то они могли существовать, колхоз­ники выбрали Шурика подпаском, хотя ему не было и тринад­цати лет: как-никак, общественные харчи (пастухов кормили в каждом доме по очереди), да и заработок к тому же.

Завидев подпаска где-нибудь на улице, мы всегда принима­лись кричать на разные голоса:

Пастух, пастух,

Овечий дух!

Шурик иногда цыкал на нас, и мы, как воробьи, разлетались в разные стороны. Но чаще всего проходил мимо равнодушно и отрешенно. Был он вежлив и незлобив, даже с непослушными коровами и бестолковыми овцами. И некоторые считали его чуть ли не дурачком.

Слава эта особенно укрепилась, когда люди заметили одну его странность. Шурик почти никогда, даже за обедом, не снимал с головы старенькую бескозырку, или матрос­ку, как называли ее у нас в деревне. А если уж снимал, то прятал за пазуху или крепко держал в руках.

— Болеет он, — судачили между собой женщины. — Голова у него, видать, зябнет...

А нам, шести-семилетним ребятишкам, во всем этом чуди­лась какая-то тайна.

— Шурик, дай матроску померить, — говорил кто-нибудь из нас невинным голосом, когда подпасок вечером приходил в очередной дом ужинать и вокруг него собиралась ватага ребят.

Шурик обычно пугался этих слов, придерживал матроску рукой, чем доставлял окружающим немало удовольствия.

— 3-зачем? — говорил он, слегка заикаясь. — Н-не надо.

Ну, разве можно было такого человека не дразнить? И у нас появилась еще одна дразнилка, более, на наш мальчишеский взгляд, подходящая:

Моряк — с печки бряк,

Растянулся, как червяк!