Кольцевой маршрут

Вечер зря, и танец зря!

— Чё он делает? — недоуменно проскрипел кто-то.

— Поёт, — хладнокровно ответил сидящий. — Это же Эрих. Наш славный парень.

Он подвинулся ближе и нагнулся, прищурив глаза. Пристальный взгляд встретился с моим и вызвал реакцию сродни вялому замыканию в абсолютном вакууме.

— Узнал?

— Na, ja, — протянул я, испытывая желание добавить: «Kondoom!»

Он усмехнулся.

Такой же раздражающе резкий, каким я его помнил.

И вместе с тем, не такой. Два года тюрьмы содрали щенячий пушок, вытесав из подростка мужчину. Куда подевался прежний юнец? Теперь это был вполне сформировавшийся волк с цепкой звериной хваткой, развитой челюстной системой и грудными мышцами, способными амортизировать летящий кулак.

Полли!

Киноплёнка памяти сохранила его частично: вот он в момент суда — бледный, ещё не оправившийся после ранения, вот (сдвиг обратно!) наотмашь бьёт меня по щеке за какую-то дерзость, сказанную главарю «Ультрас», Дитриху Трассе. Вытащив Полли из мясорубки под Линдсбергом, я передал его местной пенитенциарной системе, припаявшей ему пять лет и отправившей сажать брюкву в исправительную колонию «Родельхоф», но, очевидно, что-то пошло не так.

Судьба, как говорится, играет на трубе.

— Удивлён? — Полли опять белозубо усмехнулся, по-волчьи лязгнув зубами. — Думал, я всё ещё гнию в «Чёртовой яме»?

— Куда уж. Думал, ты стал Господом Богом.

— Почти.

— Тогда открой секрет бессмертия и развяжи мне руки.

— Много хочешь, — медленно произнёс он.

Пауза, повисшая после этих слов, позволила мне оглядеться.

Интерьер, прямо сказать, не радовал глаз. Нюх он тоже не радовал: от штормовок и тряпок, грудой наваленных на дощатом полу, приванивало застарелым потом. Судя по всему, мы находились в домике лесника. Заброшенном — лесник был отозван в Бюлль ещё весной и так и не вернулся обратно. Массивный дубовый стол у стены поражал разнообразием пустых стеклянных бутылок. Стол, два стула и самодельный шкафчик-стеллаж, выкрашенный побелкой, — вот и вся меблировка.

Меня прислонили к двери, снятой с петель. Видимо, эту дверь притащили с улицы, раньше она защищала курятник, о чём свидетельствовали белесые следы птичьего помёта.

Польмахер развалился на стуле, широко расставив ноги. Сзади его переминался прыщеватый тип в лыжной кофте. Адъютант или телохранитель? Ещё один стоял у окна, настолько грязного, что даже свет проникал сквозь него с мучительной задержкой.

Упадок и свинство. Очевидно, здесь жили по принципу: «Накройся всё дырявой шляпой». Или как это будет по-фризски?

— Амнистия, — сказал Полли.

В его устах это прозвучало как ругательство.

— Они решили, что я исправился. Выборные хорьки! Решили, что я перековался и стал добропорядочным членом общества.

— Экие дурни!

— Ты б меня не выпустил, так?

— Ни в жизнь.

— А теперь я тебя нашёл.

Его застывшие губы сложились в улыбку-укус.

— Всё же нашёл. Теперь я сам буду тебя судить. И что ты думаешь? Как тебе такой расклад, Эрих?

Я промолчал.

* * *

Время шло.

Ночь катила свои могучие волны, а я валялся в углу ринга в полосатых трусах, пока возмужавший ангел мщения вострил клыки и перья, готовясь вынести мне приговор.

— Боишься, Эрих?

— Ещё бы, — отозвался я. — Хайль. Твоё здоровье!

Его лицо окаменело.

— Ты убил Дитриха. Доволен собой?

— Плачу от счастья.

По крайней мере, он больше не называл меня «старичок». И то хлеб.

Полузакрыв глаза, я следил за трепетанием мотылька на ресницах. В ушибленной черепной коробке гулял ветер. Сквозняк. Матти не получит своего воздушного змея. Я был готов платить по счетам, но не ожидал, что прошлое атакует с обеих правых.

В сторожку вошли ещё четверо и расселись у стен на корточках, в позе терпеливого ожидания. Первым всегда кусает вожак.

— Эрих!

— Да?

— Жалеешь о чём?

Забавно, Гиршель задал бы мне тот же вопрос. Но он не имеет смысла. Бог поместил нам глаза спереди, а не сзади, и туда же привинтил руки. Позади ничего нет. Только дыра, из которой вываливаются дерьмовые неожиданности, вроде этой.

Единственное, о чём я жалел, так это о том, что обработал не все покрышки. И не вогнал штык-нож в живот одному из этих подонков. Увы! Пожив в банкирской стране, становишься до тошноты законопослушным.

— Вставай! — приказал Полли.

Волчья стая с интересом смотрела, как добыча, корячась, всползает по стеночке. Такие моменты всегда бодрят. Я бы тоже не отказался занять кресло в зрительном зале.

Наконец, усилия увенчались успехом. Я выпрямился, чувствуя лопатками неровности краски. Пластиковая стяжка за что-то зацепилась, и занемевшие пальцы коснулись прохладной железины с острым краем.

— Внимание! — резко сказал Полли.

Он подошёл и положил руку мне на плечо.

В этот момент я понял, что мы сравнялись в росте. Наверняка на сей счёт у фризов имелась своя поговорка. Что-то вроде «маленькие деревья тянутся к солнцу, а большие — к циркулярной пиле». Но если и была, я её не знал.