Кольцевой маршрут

— Спас тебе жизнь, — уточнил Полли, — до поры, до времени. Там был Хенци, которого ты сейчас обработал. Психованный ты кретин! Он позаботился, чтобы ты не снёс себе жбан, когда сунешься в пекло.

— В Альбигене тоже он?

Недоуменное пожатие плеч.

— В деревне за тобой не следили. Пасли только на выгуле.

— Чушь, — сказал я.

Что-то опять не складывалось. Или он врал?

Но зачем?

* * *

Минуты тикали, а ночь топталась на месте.

Чернота за окном сделалась непроницаемой. Долговязые тени споро и хмуро сновали из угла в угол, перенося какие-то ящики. Обнаружив катастрофу с покрышками, Полли не впал в ярость, а просто молча с размаху зарядил мне по скуле, уже безо всяких театральных эффектов.

Я выругался.

— Это начало, — посулил он.

В своей тёмной, военного кроя рубашке и немнущихся брюках, перетянутых массивным кожаным поясом, с бронзовой цепью на загорелой шее он выглядел как диктатор маленькой, но гордой страны, объявившей войну соседней галактике.

Даже я понимал, что Полли зарвался. Увлёкшись личной местью, он угрожал похерить дела более крупные и, что куда хуже, оплаченные вперёд. Кем бы ни были эти наёмники — отрыжкой «Ультрас» или радикалами ШПН, планы есть планы: к концу этой недели акции Рёуфа должны были пробить днище местного политического болотца.

— Кончим его сейчас? — вкрадчиво предложил смуглый парень с гноящимися глазами.

Что ж, даже у волков бывает подпевка.

— Позже, — возразил Полли.

— Он berserker. А нам пора.

— Знаю.

Они заспорили, уснащая речь отборной фризской тарабарщиной. Если бы где-то существовала фея бранных слов, каждый из нас в этот вечер стал бы миллионером.

Наконец, переговоры закончились.

Меня перебазировали в чулан и усадили на бочку. Градус йо-хо-хо тут же возрос. Один глаз заплыл, в висках трещал попугай, так что я вполне мог баллотироваться на капитана. В крайнем случае, на боцмана.

— Выйдите, — приказал Полли, и матросы вышли.

А мы остались.

* * *

Время споткнулось и замерло.

В абсолютной тишине мы долго рассматривали друг друга, стараясь передавить противника взглядом. Ноль эффекта. Видимо, кафе полуночных откровений закрылось на переучёт.

Полли не выдержал первым:

— Знаешь, как казнят предателей, Эрих?

— Заставляют читать «Mein Kampf»?

— Нет. Им перетягивают конец проволокой. И ждут, пока почернеет.

— Надо же.

Он издевался, но отнюдь не блефовал. Вовсе нет. Однажды я уже видел, что вытворяли одуревшие от безнаказанности зверёныши «Ультрас». Мерзота! Мои челюсти непроизвольно сжались, а по сведенной судорогой спине пробежала струйка ледяного пота.

Полли улыбнулся. Его запятнанное кровью лицо стало почти красивым:

— Ничего не хочешь сказать?

— Кроме того, что ты мудьё? Ничего.

— Значит, ничего…

Он вытянул пачку «Юно» из нагрудного кармана и закурил, щуря холодные, словно выцветшие глаза:

— Есть один вопрос…

— Да?

— Встречал когда-нибудь человека по имени Людвиг Фолькрат?

— Вряд ли. А что?

— Он должен жить где-то в этих краях. Ты помянул о кишках, вот и пришло на ум. Раз уж заговорили… Фолькрат это делал.

— Делал что?

— Ну, развлекался. В женской колонии Остбрюк, в Беркене, а позже — в Хольцгамме. Тот ещё был затейник. Разделил сиамских близнецов, на пари доставал зародыш прямиком из утробы… Медицинского образования у него не было, но чудил он знатно. Э, что с тобой?

— Я возил людей в Хольцгамме, — медленно сказал я. — Однажды. Сказали, что нужно помочь с переселением.

— Это не люди, — отмахнулся Полли. — А если и возил, то что? Ты ничего не знал, просто конвой. Трудовой лагерь, и всё шито-крыто. Их бы всё равно пустили в расход, так или иначе. Не бери в голову. Или ты вспомнил Фолькрата? Вы встречались?

— Не думаю…

Видел ли я коменданта?

Память сохранила лишь рябой и ветреный день, пустой, словно нетронутый лист бумаги. Мы ехали долго. За рулём был Мориц, а я дремал, морщась от боли в желудке, и когда поднимал веки, то впереди было только дымное небо, раскляксенное дождевыми брызгами. Только небо — и кривая дорога, расчерченная гармошкой тракторной колеи. Когда же впереди показались ворота, мне померещилось, что всё это — лишь продолжение сна, холод, и боль, и гортанные окрики, и тонкий, сверлящий ухо детский плач — всё это сон, который я видел множество раз, и он никогда меня не отпустит…

— Я ничего не помню.

— Ну и ладно, — сказал Полли. — Я просто спросил.

Он курил, покачивал ногой и был настолько в ладу с собой, что я притих, завороженно глядя на огонёк его сигареты. Эта безоблачность похитителя яблок! Матти сутулится. Передастся ли ему горделивая осанка покорителя мира? Эта дерзкая — и сдвоенная — уверенность в собственном праве: праве силы и праве молодости. И самое главное — хочу ли я этого?

Не знаю.

Может быть, и хочу.

* * *

— Ну ладно, — повторил Полли.

Он соскользнул с колоды, на которой сидел, и приблизился ко мне так, что ноздрей коснулся приторный запах эрзац-табака.

— Ещё один вопрос, Эрих… Последний.

— Что тебе нужно?

Я думал, он скажет: «звезду с неба». И напряг мышцы, ожидая удара. Такие, как Полли, бьют раньше, чем понимают, что именно хотели услышать. И убивают прежде, чем осознать, какого рожна им действительно заприспичило.