Кольцевой маршрут

— Эрих Коллер. Он же Краузе. Старший стрелок добровольческого корпуса «Славные парни Гузена». Награждён чёрным крестом доблести и нагрудным знаком «Ближний бой». Ранен и взят в плен под Фриденсдорфом. Вступил в сотрудничество с национал-предателями Бойзинга, развалил одну из ударных групп «Фольксюгенд» и застрелил лидера молодежного движения «Ультра — Новая сила» унтерштурмфюрера Дитриха Трассе.

Он запнулся. Блеснул на меня зрачком:

— Эрих, я ничего не забыл?

— Забыл.

— Что?

— Похвальный лист за чистописание.

Молчание.

— Ну да, — признал Полли. — Ты нисколько не изменился. Молодец.

Он вздохнул.

И хлестнул меня по щеке.

* * *

Из всех возможных увечий пощечина обладает наименьшей летальностью, но переживается довольно болезненно. Я не говорю «больнее всего», потому что пинок в пах, например, обставит любой вывих самолюбия. А паяльная лампа, засунутая в задний проход, произведёт куда более радикальную переоценку ценностей.

И всё же…

— Scheisskerl![1]

Я напряг мускулы и навалился стяжкой на край обломанного засова.

И она лопнула!

Лопнула одновременно со всплеском, окрасившим мир в цвета кровавого бешенства.

Резкий крик Полли захлебнулся — мой кулак вошёл ему под рёбра, пробил дыру и вышел в открытый космос. Хей-хо! Вот так! Кровь толчком била в мышцы, уши, глаза — восхитительно красная. Я раздвоился. Нет, растроился. Взорвался пулемётной очередью, рывком взвинтился под небеса… Удары чужих кувалд шмякали по чужому бесплотному телу. Р-раз, и два, и три…

Потом нога подвернулась, и я оказался на полу.

Завалило.

— Н-м-м, — промычал Полли.

Он скорчился в углу, прижимая к лицу пальцы, перемазанные ярко-алым.

— Говнюк! М-мать твою! Держите его крепко!

Об этом он мог не беспокоиться.

Мои руки, ноги, внутренности — все было прижато к земле. Расплющено об неё. В перспективе потолка я насчитал четыре столкнувшихся бритых головы. Головы пялились вниз, и из носа ближайшей капала юшка.

— Fuck! Ja, hy is in berserker![2]

— Да.

Меня рывком подняли и прижали к стене.

Сколько прошло времени — секунда или час? Беспорядка в комнате явно прибавилось. Словно дикий смерч пронёсся по сторожке, громя и круша всё на своём пути. Пол оказался усеян битым стеклом. Два стула, сцепившись ножками, запрокинулись, и желтая ткань обивки трепетала на ветру как безумное знамя.

До меня донёсся стон. Нужно вызвать скорую. И полицию.

Хотя нет, не нужно.

— Говнюк, — процедил Полли, бледный как мел. — Чёрт, Эрих, что ты натворил!

Боль мешала ему говорить.

— Этот smoarrige Kloatsek![3] сломал руку Хенци, — обвиняюще заявил один из бледнокожих упырей, прижимающих моё плечо к плохо обструганным брёвнам. — Вот же ублюдок!

Пыльная лампа, запитанная, очевидно, от электрогенератора, придавала панораме оттенок криминальной хроники. Полиция здесь бы всё же не помешала. Но что сделает Меллер? И самое главное — на чьей стороне он выступит?

В общем и целом, картина была ясна.

Оставались детали.

— Передай привет Манни Хартлебу, дружок, — сказал я. — И затребуй свои чаевые. Хайль, Полли! Дитрих бы плюнул тебе в лицо.

_______________________

Начало нем. пословицы «Alte Liebe rostet nicht» — «Старая любовь не ржавеет».

[1] Говна кусок! (нем.)

[2] «Охренеть! Да он берсерк!» (искаж. фриз.)

[3] Грязный ублюдок (фриз.), грубое ругательство.

Глава 14. «…rostet nicht»

Я не раз наблюдал, как боль обращает лик человека в посмертную маску.

Именно это сейчас и произошло.

— Ты… — выдохнул Полли.

Его глаза неверяще распахнулись.

Душевная боль — не чета телесной. Она бьёт исподтишка, но всегда в самое уязвимое место. Я целил наверняка и хотел, чтобы он это запомнил. Запомнил ощущение боли, прежде чем сердце окончательно обрастёт шестью, как это всегда бывает, когда теряешь имя, честь и пуповину, привязывающую к родной земле.

А может, я просто хотел отомстить. Ей-богу, девчёшки этого заслужили!

— Чувствуешь себя потомком раубриттеров? Не обольщайся. Иди, погрей ноги в развороченных детских кишках!

— Что? — кажется, он был удивлён. — О чём ты, мать твою, говоришь?

— А ты не сообразил?

Пауза.

Он сосредоточенно размышлял. Потом глаза вспыхнули:

— В той гнилой рабочей общаге не было детей. Ни одного! Понял? А если бы и были? Но их не было. Там жила толпа юго-восточных паскуд. Нечёсаной верблюжьей дряни. Мы просто выкурили парочку особо вонючих ос.

— Под девизом «Аллах Акбар»?

— Да какая разница?

— Действительно.

Хартлебу нужно было вызвать брожение — он его вызвал. На роль закваски сгодились бы любые инородные дрожжи — евреи, цыгане, зелёные человечки с Марса… Да те же фризы, расплодись они в нужных пропорциях.

Есть идеи, которые ложатся в ладонь как яблоко. Так и просятся в рот. Могу поспорить, выиграв в предвыборной гонке, Манфред Хартлеб не снимет свои армейские боты, а просто-напросто дополнит ансамбль подходящими аксессуарами. Я-то знаю, этот альтервассер мы уже пили. А потом долго мучились от отрыжки.

— Ты следил за мной в Бюлле.