Кольцевой маршрут

Кто-то бьет меня в спину. Треск рубашки. Прямо напротив — перекошенный рот Цойссера, надутые щеки. Вспышка! Ало-багровое зарево высвечивается болью, крокодил откусил мне плечо, я смеюсь как сто тысяч индейцев и вламываюсь вперёд, хватая огненную палку, ружьё, оно живое и бьётся, извергнув пламя, и где-то визжит женщина на одной режущей ноте, и пещера распахивается, дышащее чудовище оборачивается людьми — они пятятся, как отлив, унося Цойссера, и его чёрный кричащий рот, глаза — дыры, а не глаза! — и верхушки обугленных тополей, и диск обжигающей лавы, сквозь пенное бурление которой просачивается крик:

— Не-не-не!

Надо?

«Шмальни его», — ржёт Мориц. Точка! Перезарядка. Цели рассредоточились, только парнишка, имя которого я забыл, хрипит и хватает воздух, взмахивая перед собой ярким, неожиданно розовыми ладонями.

Чего он боится?

— Краузе!

Так. Кто у нас там? Я наотмашь бью рукоятью прямо в ядро, слыша звон лопнувшей солнечной лампочки, но не отвлекаюсь, а продолжаю гасить

ещё…

ещё…

и ещё…

* * *

А вот, наконец, и Полли!

Появившись с обратной стороны жёлтого здания — запасной выход — он оказался в самой центрифуге пожара.

Я окликнул его.

Подручный — тощий типок в спортивной кофте — прищурившись, палит мне в плечо, — второй раз, что же за совпадение! — а Полли застыл, приоткрыв рот, и странное выражение на его лице напоминает погружение в воду.

Он не пробует заслониться, просто торчит, как столб, объятый безжалостным заревом. Напарник предостерегающе гаркнул, и тут со всех сторон, как шахматные фигуры в кордебалете, выходят: крестьяне с фирменной утварью из сундуков брата и свата — мощные топоры, охотничьи ружья-коротыши по прозвищу «раз в год и палка стреляет», литые ножи, вилы, серпы, и колья, которыми подпирают ограду; c другой стороны — молодые и крепкие парни в городских костюмах с наклейками в виде утят и мышат, лакированных что твой негр. А с третьей — форменные, с пластиковым скафандром на голове.

— Стоять! Ни с места! — прогремел рупорный голос.

Защёлкали выстрелы.

Полли упал.

Одним прыжком я подскочил к нему и перевернул, глядя в тускнеющие глаза.

— Оно того стоило, идиот? Точно — стоило?

Вокруг мечутся люди. Рупор выплёвывает: «Стоять! На землю! Руки за голову!». Кто-то даёт автоматную очередь поверх голов.

Я вижу, как из проулка вылетает, визжа резиной, чёрный фургон — единственный уцелевший после обработки покрышек: за рулём — совсем мальчуган, вчерашний школьник, он сбит с толку и ошарашен, и я ору:

— Эй! Ты! Kondo-om! Он жив!

Вдвоём с подручным они втаскивают Полли в салон. Пули щёлкают о борта. Левая рука наливается тяжестью, я падаю ничком и скатываюсь в канаву, глядя, как исчезает машина.

* * *

В коридорах администрации — тишь и покой.

Затмение осталось снаружи.

Вой полицейских сирен поглощён пыльными стёклами. Складки бархатных штор совсем засалились. Материя ветхая, как и всё в этом здании — община неохотно скидывается на прихоти депутатов парламента — махинаторов от кантональной кормушки.

В одном из канцелярских ящиков я обнаружил зажигалку. А также йод и нестерильный бинт. Свечи «Гливен-про» от геморроя. Мило. Раненое плечо подкравливает, но обошлось — крупные сосуды целы, мякоть пробита чисто — вот уж и впрямь дурацкое счастье!

Белая дверь с потёками краски болталась на одной петле. Вторая дверь, железная, была распахнута настежь. Беглый взгляд позволил мне оценить всю степень разрухи: Полли искал и не нашёл.

Ну ещё бы!

Прихрамывая, я спустился по узенькой лестнице. Из связки ключей, захваченных в кабинете, подошёл круглый, с бороздкой. Дверь с табличкой «Архив» отворилась без скрипа, явив взгляду забитые газетами стеллажи и сейфовый шкаф, состоящий из множества почтовых ящиков.

Нужный ящик располагается в среднем ряду. «Губермас». Банкир прячет золото в банке, ныряльщик — на морском дне, а Фолькрат перелез в шкуру одной из своих прежних жертв и использовал скорлупку другой. Я могу лишь догадываться, как умер бывший хозяин участка.

Как насчет стаканчика крепкого чая?

Ключ от ячейки — в щели под третьей стеллажной полкой. Кунц не соврал. Засунув руку в занозистое углубление, я извлёк холщовый мешочек, несколько увесистых денежных пачек и то, ради чего пришёл — записную книжку в обложке из телячьей кожи.

Но сначала — «Клио».

Я осторожно провёл подушечкой пальца по тонким, ребристым граням. Каменное сердечко. В дроблении света угадывалась закономерность.

Красивая безделушка.

И всё же недостаточно ценная — по сравнению с человеческой жизнью. На мой вкус. Хотя многие так не считают. Йен будет счастлив, если мне удастся передать камень в консульство. Главное — не посеять его по дороге. Всё равно не взойдёт.

Однако есть что-то ещё…

То, что Кунц завещал мне. И это не деньги, не чеки, не драгоценности. Не выломанные щипцами зубы. То, за чем долго и безуспешно охотился Гиршель — и то, о чём он мне не сказал.

«Untergang»!