Колыбель

Валентин лежит в том же углу, на той же койке, на какой и Вовка Олисава лежал в апреле. Увидев Владимира, шевельнулся — потянуло его навстречу гостю.

— Ну, как тут за тобой ухаживают, товарищ инспектор?

— А чего за мною ухаживать, я не женский пол, — ясно проговорил Валентин.

— Ну-ну! Не очень-то хорохорься, — пожав свободную руку Валентина, присел Олисава на табурет. Тот же. На ту же тумбочку положил свою книгу и сверток с городской едой.

Валентин взял книгу. Подержал перед лицом.

— Читать начну. Уйдешь, сразу же и займусь.

— Но я пока тут, — бодро сказал Олисава. Его все время мучил вопрос, что у Валентина с лицом. Из-под бинтов выглядывают губы, кончик носа да глаз. Второй закрыт. Действует только одной рукой. Вторая спрятана под одеяло.

Но Олисава спросил о другом.

— Кто же на море сейчас вместо тебя?

— Колчедан. Он, по-моему, даже рад этому обстоятельству. Целыми днями, говорит, пишу.

— А марикультура?

— Он ее энтузиаст более, чем я.

— Что же стряслось, Валентин?

— Пускай тебе старики расскажут. Они сейчас лучше меня знают все подробности.

— Этава, Володя! — начал Демидушка. — Когда Васька Конешно вывез его из моря на берег, собралось народу тьма. Ну и стали ждать этих браконьеров.

— Валентин ведь их оставил без мотора. Бандитам пришлось грести против ветра. Ну а когда они увидели, что на берегу творится, решили уходить в море, — подхватил Комитас.

Владимир глядел на этих впадающих в детство стариков, слушал их горячий репортаж и понимал, за что любит их до слез. Иной раз, видя одинокую заброшенную старость в городе, он думал: а прав ли человек, мечтающий в молодости о долгой жизни? Ну вот, свершилось. Живет человек долго. Ни друзей-ровесников рядом, ни друга-супруга. Одиночество, бессилие... Вот и эти двое впадают себе в детство — это состояние конца и начала жизни. Если все правильно, человек не должен чувствовать боли, умирая, как не чувствует ее, когда рождается. Вернее, не помнит. Не должен помнить, когда умирает своею смертью, отжив отмеренный век.

В это время дверь в палату открылась и на пороге появился Колчедан:

— Народу-то! Завидки берут. Для того чтобы узнать, кто тебя любит, надо попасть в больницу.

Поздоровались.

— Можешь поздравить меня, Владимир, Арина парня родила. Завтра забираю.

— Как ты назвал его?

— Аринка назвала. Так договорились. Первого она назовет.

— Так у вас будет еще? — удивленно спросил Олисава.

— А как же? Дело-то, сам понимаешь, житейское. Для детей жизнь...

По дороге в роддом Владимир стал расспрашивать о Евграфе Руснаке. Но ни старики, ни Колчедан не знали толком, что случилось в Чернокаменке. Сказали лишь, что незадолго до шторма рыбаки нашли Евграфа лежащим на мокром от прибоя береговом песке. По всему — утонул, а почему и как... Байды его нет нигде. Ищет ее пасынок, заменивший Евграфа на его посту, да пока без результата.

«Наверняка такие же, что в Иванова стреляли, встретились Евграфу», — горько подумал Владимир и решил непременно побывать в Чернокаменке, повидаться с Павлом.

Всей компанией подрулили к роддому. Стали кричать: Арина, Арина, Арина! На втором этаже открылась створка окна. Арина махала рукой, что-то говорила.

Деды стояли поодаль, поддерживая друг друга за плечи. Колчедан наконец понял. Сына зовут Валерий.

— Зачем? — заорал он. — Отчество нелепое будет и у внука.

Арина смеялась.

На крыльце роддома появилась женщина в белом халате. Увидев и узнав старцев, всплеснула руками.

— Тикаем, этава, Володя! — дергал за рукав Олисаву Демидушка.

— Надо сматываться. Как пить дать, доложит моему Димику, — спохватился и Комитас.

Старики, не дождавшись согласия Олисавы, залезли в машину и стали подавать сигналы.

Пришлось Колчедану прервать диалог жестами.

Стариков отвезли на крыльцо старого корпуса, где они расположились под звездами со своими разговорами. Олисава и Колчедан поехали в Красные Кручи, где Олисава впервые в жизни ступил на палубу фелюги, которая теперь стояла на бетонном фундаменте посреди двора.

В ней Олисава и заночевал. Немного пахло навеки въевшимся в дерево машинным маслом, дух которого доносился из бывшего отсека, где стоял двигатель. Море гудело. Ветер ластился к бортам фелюги, и Олисаве казалось, что судно плывет в открытом море. Редкие сверчки кружили голову древними мелодиями...

Златобрюх Извечный, опершись на мощные кольца тела, вслушивается в мелодию ночи. Он видит над берегом оранжевую звезду, чувствует, как глубоко под вулканом вздрагивает неиссякаемый огонь, порожденный в начале начал солнцем, готовый вырваться наружу и не могущий это сделать — зарос лавой путь его. А солнце летит по спирали своего Пути, названного людьми Млечным.