Колыбель

Богдан вопросительно смотрит на председателя. Тот нагнул коротко остриженную массивную голову.

— Атомщики тянут в городок магистраль от котельной. Ждем, когда закончат. Тормозят они нас. Котельная когда еще будет, а они уже трубы кладут.

— Зато вовремя люди воду получат и тепло в городке.

— Знаю, встретил на дороге машину Абуладзе. Ехидно так из-под очков на меня взглянул. Знаю...

— Знаешь — хорошо!

— Не дам я им девятое поле. Нет!

— Сколько они у тебя отчекрыжат?

— Нисколько! Такое поле! Я на нем без полива снимал по тридцать центнеров! — Зайцев уставился на Жванка своими совиными глазами.

— Могут отчекрыжить? — поправился Жванок.

— Разница всего в семь кэмэ...

— Всего-то? — деланно удивился Жванок.

— А то ты не знаешь? — хмыкнул Зайцев.

Жванок взял сигарету. Мял ее, вертел, пока не сломалась. Потянулся за другой. Потянулся за секретарской сигаретой и Зайцев. Закурили оба от одной спички из рук Жванка.

— Дорога станет короче на семь километров, а я потеряю стогектарное поле. Сто! Мне через железку на отрезанный клин будет несподручно.

— А если они пару переездов сделают?

— Знаю я эти «если». Только согласись... Они, конечно же, пообещают два переезда, а сделают один. Техника будет простаивать, дожидаться, когда шлагбаум откроется. У меня в страду каждая минута на счету.

— Ну, давай по-государственному, Андреевич!

— Им, видишь ли, захотелось ровную дорожку. Где ты видел ровные дороги, чтобы как стрела? Нету таких дорог на земле, потому что проложены они по земле... Где земля позволила, там и прошла дорога. Зем-ля!

— Семь километров немало, Андреевич. Дорога ведь навсегда. Дорога — это горючее, резина...

— Выходит, бензин и резина дороже хлеба? Интересно! У меня девятое поле под поливом. Сколько колхоз угрохал денег, чтобы мелиорировать это поле. Оно же на отшибе! Трубы, арыки... Теперь все на слом, а потом по новой. Деньги! У них, выходит, государственные, а у меня личные... Я с девятого поля получаю теперь до пятидесяти центнеров пашенички. Па-ше-нич-ки! И всегда не меньше будет. Земля она более навсегда, чем дорога. Более!

— Надо пойти на уступку, надо. Управление просит, трест просит. Они уже до своего министра дошли. И до твоего дойдут.

— Как дойдут, так и уйдут.

— Ну пойми же ты! Посмотри в перспективу. Вы же соседи. Рядом с колхозом такая организация, а потом предприятие.

— Колхоз и без АЭС был колхозом. И не последним в районе.

— Они же тебе помогают. Дорогу реставрируют.

— Дорогу? — Зайцев горько усмехнулся. — Побили мне дорогу, разворотили нашу дорогу КамАЗами и тракторами с экскаваторами, кто же ее, кроме них, виновников, восстанавливать будет? Полгода уже колупаются. До жатвы бы управились. Мне без дороги хлеб убирать во! — Зайцев показал ребром ладони зарез где-то на уровне своего третьего подбородка. — Да мы бы сами за два месяца восстановили полотно, если бы не принцип.

— Я знаю цену принципам, — продолжает спокойно Жванок, — и не хотел бы, чтобы кто-либо поступался ими в угоду амбиций.

— Амбиции?! — воскликнул Зайцев. — Ты что, нарочно так говоришь? Земля должна рожать. Земля, способная рожать, должна только этим и заниматься.

— Ну ладно, — отступил Жванок. — Видно, мы сегодня об этом не договоримся. Поговорим о другом.

— Ни сегодня, ни потом, Гордеевич! Это я тебе как первому секретарю заявляю. Не доводи до греха.

— Кстати, о грехах, вернее, о грешках. За тобою тоже водятся.

— Интересно послушать про себя, интересно. — Выпуклые желтые глаза уставились не мигая. И в каждой зенице уже суетилось по черту.

— Первое. Что у тебя за история с Баклановым?

— Он, что ли, приходил? — хрипло спросил Зайцев.

— Не приходил.

— На него не похоже, — облегченно выдохнул Зайцев. — Он не любитель ябедничать: земляной человек. Работяга.

— А она?

Зайцев завозился. Стул щелкнул суставом.

— Она? Она баба! Одно слово, что баба, да и все.

— Это правда, что у тебя с нею роман?

— Роман! — хмыкнул Зайцев и растерянно оглянулся на дверь. — Не роман, а горе. У меня два повода уволиться, уйти. Это поле, если вы отберете его у нас, и, как ты изволил выразиться, этот роман. Доведут они меня до настоящего греха.

— Не понял?

— А то, что такой человек, когда уходит от земли, грех сотворяет над собой.

— Похвальная философия. Так что?

— Не захотела она с ним жить — Бакланова Груша с Баклановым Шурой.

— Жили себе, жили и на тебе?

— То не жизнь была... — Зайцев застенчиво опустил голову.

— Ну и расскажи-ка.