Колыбель

Побыстрее управившись с аханом, Жменя погнал на веслах прочь в сторону от ставника. Стало совсем светло и тихо. Вода успокоилась. И вот на этой освещенной рассветом воде Фома увидел байду Руснака. Все-таки он. Ну и что? В лодке пусто... Осталось опустить за борт пару закидушек. Чем не рыболовля законная. По тут Жменя вспомнил, что в лодке старый, только что замененный новым дырявый ахан.

— Санька, кидай старый ахан! — успел крикнуть Жменя, видя, что байда разворачивается в их сторону. Санька стала вываливать гнилую сеть за борт, Жменя запустил мотор. Баркасец рванулся и стал уходить к берегу. Почему бросился наутек, а не поступил так, как только что собирался — не забросил для отвода глаз закидушки, не остался на месте, — Жменя и сам толком не понимал.

— Догонит, Фома! Догонит! — кричит Санька.

— Не ной! — озверился Фома.

Санька замолкла, глядя, как байда настигает их.

— Садись на руля! — гаркнул Фома.

Санька бросилась на корму, плюхнулась на банку. Фома достал из рундучка бутылку.

— Ты сказился, Фомка! — вскрикнула Санька.

— Замовчь! — не своим голосом, не глядя, осек жену Жменя.

Руснак приближался. Жменя вынул зажигалку, выщелкнул пламя, поднес к горлышку бутылки. Загорелся, разбрызгивая фиолетовые искры, шнур. Санька завизжала словно ужаленная. Жменя размахнулся. Бутылка упала в воду под самым носом байды. Жменя видел, как байда словно на дыбы встала. Дальше глядеть испугался. Отвернулся. Кинулся к рулю. И баркасец понесся от того места, где погружалась опрокинутая взрывом байда.

— Фома! Он же утопнет! — ревела Санька. — Фома, мы пропали! Пропали, пропали...

— Не ной! Никто и не узнает...

— Все одно пропали! Людскую душеньку сгубили...

— Я знаю его, — сказала Белуга-оттуга. — Он спас мне жизнь, когда мы вышли из ям, чтобы идти навстречу белой воде к нерестилищам...

Осетр-воевода:

— А ну-ка, сельди, чулаки, ставриды! Объявите морскому населению, что-де есть тут от людей человек, который все наши обиды выслушает, а вернувшись к себе, своим и расскажет. Пускай все придут и скажут ему наболевшее.

Быстро собрались они.

Осетр-воевода:

— Говорите же!

А они молчат. Робеют, что ли?

Сарганушко-дедушко:

— Распочну-ко, ибо нету, видать, сегодня тут более старого жильца Досхийского, нежели я.

Бьют челом и плачутся тебе, человече, сироты божии, Досхия жильцы. Тебе, человече добрый, на худого недоброго соплеменника твоего. Пришел он из вотчины своей, из райского мира к морюшку нашему, чтобы кормитися из него и достаток нажить. Долго алчности избегал, пока не понял беззащитности нашей, и стал побивать наше племя. Брал бы хотя из того, что попадалось ему в тенеты. Сколько их развешивал худой человек по водам нашим! Тонка их пряжа, да зело прочна. Нет у нас шипов тех, коими бы помогли братьям, попавшим в те мережи, нет у нас и зубов таких, коими могли бы мы сети изорвать. Косяки косяков, стада стад сгинули от глада и неподвижности в призрачных объятиях ахановых! Не приходил за ними худой человек, ибо не надобно и ему столького. Так почто же он развешивал столько сетей в наших водах?

Так и передай своим, что сказано тебе, ибо видим все мы, каков ты смирнехонек, а значит, и добр, ибо сказала же Белуга-оттуга, что спас ты ее перед уходом к нерестилищу!

Наверху закипали волны нового шторма. Человек дрогнул, и рыбам почудилось, что он согласно кивнул Сарганушке-дедушке. Вдохновленные таким обхождением, они оживились и заговорили бы сообща, если бы не присутствие Осетра-воеводы. Да и начала уже свою речь Камбала безбокая:

— Распочну и я слово свое про обиды. Подхожу я к самому берегу понюхать полыни, дух какой приятен и и крепок, да так, что проникает в наш мир, напоминая чистые ямы, куда уходим зимовать в лютые холода.

Из народа:

— Эхма, вспомнила что! Медуза-обуза в тех ямах залегла, лишив жильцов Досхия уюта и пристанища!

Камбала безбокая:

— Знаю доподлинно, как там, в их мире славно, ибо только видно мне тот мир, но и слышно, о чем говорят люди, идя мимо воды, чему рады, о чем поют, о чем плачут...

Из народа:

— Разве же плачут люди?

Камбала безбокая:

— И правда, как послушаешь, как поглядишь на их мир, так и подумается, что не знают они горе-беду и слезы.

Из народа:

— О-о-ох! А-а-ах ты!

Камбала безбокая:

— Меж собою не всегда добры люди. Но про то расскажу я вам после, когда уйдет спасатель. Нельзя ему задерживаться у нас долго, иначе разучится он говорить по-людски и ходить по суше.

Ох, человече, человече! Поместился на берегу самого милого и сладкого моря под именем Досхий! Подле гор и степи, где есть жирная суша, на которой ты выращиваешь добрые пшеницы и жита. Есть у тебя дубравы и сады. Полны духмяных древес и плодов они: виноградов, яблонь, жерделей, груш и вишен. И все это, сокровенное твое, тебе дано, тебе служит, на ветвях, как на руках.

Но не только плоти сокровища те предназначены угождать. Но и для души пища изобильная. Красиво все в мире твоем. И царят в нем краснопеснивые пернатые. Услаждают они слух твой и сердце твое радуют голосами своими.