Колыбель качается над бездной

– Так будет иметь. Все должно иметь ко мне отношение. Люди не так умны, как ты думаешь. А трагедия еще больше их отупляет.

Глава 27

Я помню ее красное пальтишко с лилиями. Его принес незнакомый человек тридцать первого декабря. Объяснил, что это подарок, от кого – не знает, просто просили передать. Зато я догадалась сразу. Пальтишко я взяла, сопротивляться не стала. Дочке оно пригодится к весне. Да и жалок как-то “родитель-руководитель”, который потерял статус и выглядит далеко не элитно от количества потребляемого спиртного. И гордости нашей на него жалко. Только то пальтишко роковым стало.

Соседство двух высотных домов с уютным “произведением” моего строительного творчества озадачивало меня (думаю, догадываетесь, почему). Один из них имел плоскую крышу и бетонные бордюры по краю в половину роста взрослого человека. Эти моменты безопасности, помноженные на сопротивляемость моего ребенка к притяжению, вполне могли гарантировать мне спокойствие за его жизнь. Пару раз девочка взбудоражила город своим появлением на высотке, но потом выход на площадку обозрения закрыли, и службы защиты ненадолго успокоились. Время от времени, когда контроль несколько ослабевал, она волновала меня поднебесными “полетами” … на деревьях, причем перемещалась по этим ветвистым вертикалям так же легко и свободно, как по земле. Ее природную невесомую ловкость и “тригонометричную” координацию даже многолетняя профессиональная натренированность не смогла бы превзойти.

Второй же дом, взлетевший на девять этажей, словно нарочно обзавелся покатой крышей и без конца ловился в поле зрения маленькой Нимфы. Ее привлекали воздушная геометричность и коньковые выступы над опущенными крыльями сводов. Если оказаться на этом коньке, то как у канатоходца возникнет ощущение почти полной оторванности от земли. Иллюзия полета.

Меня обескураживает, что я размышляю размышлениями своего ребенка, и моя голова занята нездоровой темой для взрослого здорового человека. Однако время от времени я поднималась на девятый этаж новостройки, чтобы убедиться, что вход на крышу – под замком.

Так вот, возвращаясь к красному пальтишку с лилиями…

Была ранняя весна. На рассвете Нимфа поднялась. Предельно тихо ступая (маленькая хитрюга), надела штанишки и свитер прямо на пижаму, цапнула пальтишко с вешалки (Микки Маус – метр от пола, вместо носа крючок с усами) и юркнула за дверь. Сердобольная дочурка, чтобы не расстраивать маму и город, непременно вернется до пробуждения всех, не дав обнаружить своего отсутствия. Так и будет. Она умна и авантюрна.

Монстр уныло катался по городу на постукивающем, не видевшем давно ремонта внедорожнике. Медленно и тяжко приходил в себя после большого количества, выпитого за ночь. Он с трудом вспомнил имя женщины, на которую ушло не меньше половины спиртного и поморщился от всплывшего в памяти ее дешевого желтоватого белья. Раньше он никогда бы не вступил в связь с женщиной такого уровня. Все внутри болело, мешки под глазами провисли. На душе было смрадно.

Только одно место в городе виделось ему святым. Спать он не мог: неудовлетворенность собой пульсируя капала в висок. И тогда он не спеша покатил к тому островку в городе, по которому изнывало его сердце. Он не раз уже бывал здесь тайком. Приедет, постоит поодаль и ретируется. Сейчас только светает, и он сможет остаться незамеченным.

Монстр открыл окошко. Курил, слушая чистую новожизненную тишину, украшенную цимбалами капели. В этот момент рассветной безлюдности и увидел ее, красным пятнышком знакомого, с любовью выбранного им детского одеяния возвышающуюся на самой высокой и неустойчивой точке здания. Пунцовый укол догадки расколол его сердце. Через секунду он метнулся в пустоту малонаселенного подъезда, взлетающим лифтом рассек новостройку. Еще несколько ступенек – и выход на крышу. Свободный от замков.

Девочка стояла на прежнем месте спиной к нему. Его мысли панически роились, сталкиваясь друг с другом. Окликнуть – можно напугать ребенка, и тот неминуемо сорвется. Медлить – тянуть тонкогранное время риска. Но девочка сама услышала за спиной новые звуки и обернулась. И сделала она это так легко, будто находилась не на узком лезвии конька, а на устойчивой безопасной поверхности. Мужчина даже сморгнул ощущение нереальности.

– Эй, малышка, – осторожно позвал он, как можно мягче интонируя, – иди ко мне.

Она не двигалась. Во все глаза смотрела на гостя. Ей почудилось что-то знакомое, но не в нем самом, а в ощущениях, в тревожную настуженность которых когда-то доводилось ей погружаться. Она сморщила лобик, сосредоточенно пытаясь выудить камертон похожего диссонанса из детской памяти. Он никак не прояснялся в недолгом промежутке ясносознательности ее жизни, а будто слабо доносился откуда-то из пещерки нерожденного ее бытия.