Колыбель колдуньи

— А дальше деревенский староста собрал сход, и там порешили, что раз она мужа извела, то теперь им всем конец. Её предупредили, она меня в охапку, да к лесу кинулась — только не успела схорониться, — догнали её, раздели донага и повели по деревне. Зима была лютая — её весь день так водили — плевали, волосы на ней рвали, — голос Ксаны дрожал, — я ничего не могла сделать. Если бы я там появилась — со мной было бы то же. Её заперли в заброшенном сарае и подожгли там. Отец твой, старый барин, царство ему небесное её спас. Он матушку на своих руках из горящего сарая вынес, старосту в город в тюрьму отвез, мужиков-зачинщиков высечь велел. «Водить» с тех пор по деревне запретил. А матушка умерла почти сразу после этого — простудилась, да и дыма наглоталась. Мне тогда пятнадцать лет было. Я только через неделю из той землянки в деревню вернулась — да поздно было — матери уже было не помочь.

— А где был я?

— А ты, барин, в царском войске службу вместе с Анисимом нес.

По щекам девушки катились слезы. Было видно, что ей очень тяжело вспоминать об этом. Я обнял её и прижал к себе:

— Успокойся, прости, что разбередил твоё сердечко, прости…

Я целовал её глаза, губы, мне хотелось утешить, успокоить, защитить её. Она была такой хрупкой, беззащитной, так напоминала мне кого-то родного, близкого, и одновременно так волновала мою кровь. Не осталось и следа вздорности, горячности, наигранной агрессии, она больше не была дикой. Я так желал её, как не желал ни одну женщину в жизни, и уже не мог себя сдерживать. Кругом был лес, — прекрасный, девственный, густой. Я любил её, и она отвечала мне любовью. Лес был нашим домом, нашим защитником и покровителем. Лес давал нам силу. Еще долго я не выпускал Ксану из своих объятий. К деревне мы вышли уже за полночь.

* * *

— Едут! Едут! Деревенские мальчишки вопили во все горло. В деревню чинно вьезжала подвода. На ней сидело пятеро иноков и двое деревенских. Посреди подводы высился огромный сундук.

Словно по сигналу со всех дворов стали стекаться люди. Они бежали к усадьбе с криками «Чашу, чашу привезли!» — народ бежал со всех ног, несли на руках старых и больных. Матери тащили своих детей — все, от мала до велика, собирались во дворе усадьбы. Алька стояла, завернувшись в цветастую шаль, в самом центре двора, вскоре толпа окружила её, оставив лишь проход, по которому подвода подъехала к усадьбе. Средних лет монах сойдя с подводы, подошел к Альке

— Здоровья тебе и твоим близким. Я — отец Михаил. Отец Серафим, настоятель, благословил привезти тебе чашу, Алевтина Александровна. Мы не выносили её на свет божий больше полувека, но у тебя исключительная нужда. Поклон тебе и благодарность за щедрое пожертвование на монастырские нужды. Мы с братьями будем около чаши денно и нощно, поможем во всем, что будет нужно. Вели куда ставить.

— Вот прямо сюда. — Алька указала на центр двора, на котором высился небольшой помост. Прошло больше недели с тех пор, как она виделась с Григорием. Она умоляла его не искать с ней встречи после тех дней, что они провели вместе. Он обещал и сдержал своё обещание. Она выходила вечерами на террасу и слушала, как звенит его молот в кузне. Она радовалась — значит с ним все в порядке и те, кто не верил в его невиновность, не погубили его. Она томилась от желания увидеть его, но не могла рисковать. Ксана не отходила от неё ни на шаг, за исключением пары дней, когда она пропадала где-то, но где — Алька так и не смогла добиться. Подозрение Альки, что настоящим убийцей могла быть Машка, подтверждала Ксана — она выяснила, что из левшей в деревне Машка, да еще пара древних старух. Она уверила, что Григория удастся спасти от наговора с помощью старинной чаши. За два дня до этого она закрылась в своей каморке, и оттуда доносился запах дыма и каких- то снадобий. Сейчас она стояла рядом с Алькой и держала в руках флягу с зельем, которое перед внесением чаши плеснула на ступени помоста.

— Теперь убийца, коли взойдет сюда, сбежать не сможет, — шепнула она на ухо Альке.

Иноки степенно установили чашу на помост и стали наполнять её святой водой, привезенной в больших бутылях, которые они спускали с подводы. Когда та была полна, Алька перекрестилась и, поклонившись, попросила:

— Отец Михаил, пусть каждый поднимется и опустит руки в чашу, а вы спрашивайте.

Тот кивнул и взошел на помост:

— Слушайте люди! Каждый поднимется на помост и, поцеловав честной крест божий, опустит руки в чашу, и когда я спрошу: «ты ли виновен в смертоубийстве Настасьи Селивановой?» даст ответ «Да» или «Нет». Коли вода святая останется хладной — правду сказал, коли вскипит — солгал.

Толпа зароптала:

— Гришку надо бы!

— Пусть Гришка первый!

— Гришку лиходея сюда!

Алька тщетно, взойдя на помост, выглядывала в толпе Григория. Его не было нигде.

— Пошлите за ним, скажите — я зову.

Несколько мальчишек бросились врассыпную в разные концы деревни, кто в кузню, кто в их с Настасьей бывшую избу. Шли минуты ожидания.

Пока суд да дело, пусть соберутся все, кто сюда не пришел — даже дети. Испытание пройдут все.