Колыбель колдуньи

— Барыня, матушка, детей то за что? А вдруг, какая ошибка и обварится дите!

— Всех от семнадцати и старше, кроме калеченых, что сами передвигаться не могут. Всех!

Ропот поутих, и крестьяне побрели по домам за детьми и теми, кто не явился.

Прошло больше часа, когда все были на месте. Григория не было, Алька нала тревожится. Народ ехидно посмеивался. Раздавались возгласы:

— Гришка убивец!

— Струсил, подлец, сбежал видно!

Возгласов становилось все больше и больше, они сливались, и из них постепенно вырастал общий гомон. Послышались крики:

— Пожечь лиходея!

— На первом суку вздернуть!

Толпа уже ревела. Алька тщетно пыталась их перекричать. Отец Михаил, несмотря на свой недюжинный бас, тоже не мог перекричать крестьянский сход. Алька почти плакала — она была в отчаянии. Где же ты, Гриша?

Внезапно все стихло. Воцарилась мертвая тишина. Толпа расступилась, к помосту шел Григорий. В белой холщовой рубахе- косоворотке, с черной гривой волос, развевающейся на ветру, он шел широкими шагами и остановился прямо у помоста перед Алькой:

— Ты звала меня, матушка, я пришел! — он встал перед ней на колени, глядя ей прямо в глаза, — вели что делать, — надо будет — голову под топор положу.

Алька стояла на помосте и смотрела вниз, на Григория, смотрела в его глаза, и сердце успокаивалось:

— Ты знаешь, что нужно делать, Гриша.

Он поднялся на помост и, поцеловав крест, опустил руки в воду. Толпа ахнула. Григорий поднял голову к небу и крикнул:

— Я не убивал Настасью!

Вода осталась холодной. Народ молчал. Словно внезапно осознав свою несправедливость, люди залепетали:

— Гришка не виноват.

— Прости нас, Гришка!

— Оговорили мужика!

— Кто ж убийца-то?

— Всех проверять! Всех по очереди!

Ни у кого даже сомнения не возникло, что чаша может не сработать. Слепа и сильна была вера народная в чудеса божьи.

— Прости нас, Гришка!

Григорий повернулся к Альке и показал ей свои мокрые руки:

— Я не виновен, матушка!

— Я знаю, Гриша. — Алька улыбалась, по щеке её текла слеза. Смахнув её, она прошептала:

— Я знаю, Гриша, не уходи, останься до конца.

Он едва заметно кивнул и, спустившись с помоста, встал поодаль.

Потянулась длинная вереница народа. Мужики и бабы, крестясь, опускали руки в воду и клялись в своей невиновности. Машка подошла последней. Бледное веснушчатое лицо не выражало страха. Поджатая ссохшаяся правая рука была перевязана тряпицей. Она поцеловала крест, перекрестившись, сняла тряпицу и, неловко изогнувшись опустила руки в воду.

— Ты ли виновна в смертоубийстве Настасьи Селивановой?

Настасья помолчала и выпалила:

— Нет!

Алька закрыла глаза, приготовившись услышать дикий визг ошпаренной женщины. Но вокруг была тишина. Алька выругала себя: как она, женщина с высшим образованием, могла поверить в эту чушь!

Лакей пожал плечами:

— Остались ребятишки, матушка.

Алька обернулась к Ксане:

— Дальше нет смысла продолжать. Чаша не работает. Ты ошиблась.

Ксана усмехнулась:

— Чаша всегда работает. Убийца здесь. Вели всем пройти испытание до конца.

Алька кивнула:

— Пусть дети тоже пройдут.

По очереди подростки старше семнадцати лет стали всходить на помост. Алька недоверчиво хмурилась, как вдруг в толпе подростков она увидела паренька с такой же ссохшейся рукой как у Машки. Он даже похож был на Машку! Кроме того, парень явно нервничал, в то время как остальные подростки явно веселились, и, когда подходила его очередь, пропускал вперед себя другого. Алька вспомнила слова Григория: «У нее ж рука сухая. И у отца её такая была и у бабки — по деревне все знают — порча на ней какая-то, на всей семье, на сорок колен вперед — от отца к дочери, от матери к сыну». Внезапная догадка осенила её. Сын мог отомстить за мать! Паренек остался последним — больше никого не было. Озираясь, он взошел на помост. Такое же веснушчатое лицо, как и у матери, было бледным. Он перекрестился и поцеловал крест, опустил руки в воду, так же неловко изогнувшись, как и его мать. Народ тоже стал замечать неладное. Заскучавшие было крестьяне, утихли и смотрели на мальчишку. На вопрос батюшки он молчал. Потом с отчаянием глянул в толпу и крикнул:

— Нет! — резко выдернул руки из воды. Вода вскипела, — необычно, как-то сразу, высоко взметнувшись из чаши и обдав паром и его и стоящего рядом священника, но, не успев сильно обварить. Парень завопил и кинулся, было с помоста, но ноги его словно приросли к деревянным доскам. Он упал, колотя кулаками по помосту. Алька поразилась — вот так зелье сварила ворожея. Машка закричала не своим голосом:

— Сыночек! Зачем же ты это сделал?!

— Она моя была! Я её больше жизни любил! — парень бился головой и руками о помост. — Она моей должна была быть, а сама с батькой крутила! — Он с ненавистью уставился на ошалевшего Григория:

— Ненавижу тебя! Кабы не ты, я бы сам на ней женился! Ненавижу! И её убил, потому, что мне улыбалась, целовала меня, голову мне морочила, а сама с отцом спуталась! Э-эх! Маменька, жалко мне тебя, маменька.