Колыбель тишины (СИ)

Он резко оглядывается, но на крыше школы нет никого. В этот вечер она открыта и свободна, и она могла бы стать отличной ловушкой — но не станет. Не для Найто. Ничто и никто не смогут его удержать, давно завелось такое правило.

Найто — как ветер. Его не поймать в ловушку, из капкана он выскочит незримым акробатом. Он не попадается людям — он не попадается себе. Раз за разом сбегает Найто, не беспокоясь ни о тех, кого за спиной оставляет, ни о тех, кто ещё может поджидать впереди. На Найто идёт настоящая охота, но он ветром уносится прочь из рук злодеев. Его не словить. Ему ничего не отдать.

Найто — не человек, и, чтобы спастись, ему не нужны люди. Найто не рождался, у него нет никаких доказательств собственного существования, и он совсем не знает, каковы у людей чувства бывают. Он раз за разом скрывается от погони и всё не может понять, что так сердце грызёт.

Найто цепляется за сетку, ограждающую крышу, и карабкается быстро вверх, замирая на самый тонкий уровень. Замирает там, оглядывая с высоты город раскинувшийся и далёкую землю.

Человеку нужен человек. Но Найто — не такой, и ему приходится искать пути отступления самому, он сбегает, он сбегает вновь и вновь, сбегает ото всех. Свободный ветер с человеческим именем, с человеческим телом и, может, с человеческими задатками, но некому то заметить.

— Стоять! — кричит кто-то, и Найто со скукой отмечает, что у преследователя всего лишь игрушка в руках. Пистолетом думает прострелить? Не получится, не так наивна «Каста» по поводу его способностей. Разрезает пуля воздух, но для Найто она ничто: соприкасаясь с незримой странностью, вертящаяся маленькая смерть тут же падает на крышу, не справившись с плотностью воздуха вокруг тела своей мишени.

Найто — повелитель гравитации, и ничто не удержит его на месте.

— В следующий раз постарайся лучше, — смеётся Найто человеку, открыто, остро. И прыгает вниз, ловимый плотными потоками воздуха, стремительно приближаясь к земле; там же пружинисто приземляясь и уносясь прочь, фору не давая неприятелям.

Найто — не человек. Он спасёт себя сам.

========== «Сердце замерло» (Юко, Сугу) ==========

Комментарий к «Сердце замерло» (Юко, Сугу)

Для #рассказябрь2017.

Часть 2/30.

Мне было тринадцать, когда родители погибли.

Это вспоминается с трудом сейчас, спустя столько времени. Я помню только тёмный тёплый вечер, в который отправились ненадолго в магазин. Помню слабо освещённую трассу и песни из динамика. Помню удар, грохот, нахлынувший мрак, заливший весь мир — и не уходил он ещё долгие месяцы.

Я помню руки брата, держащие мои, его глаза с выражением разбитым, помню, как полыхнула чернота в его ауре, что я уже тогда видела. Я помню, как он сухим — предельно сухим, точно листок из гербария, такой же седой и хрупкий — голосом просил меня немного продержаться.

Наша дальнейшая жизнь слагалась на нашей работе. Мы оба старались делать всё возможное, чтобы не теряться во мраке, чтобы помнить, кто мы есть и кто мы друг другу. Мы пытались существовать, как раньше, а когда поняли, что это невозможно, стали менять всё под себя.

Но мы были вместе.

Переезд был почти закончен: новая квартирка в дальнем тихом районе города, другая школа, чтобы избежать нелепого лицемерного сочувствия, оборванные связи, всё, чтобы жить по-другому. Мы собирали вещи и большую часть выкидывали, отказываясь от любых напоминаний о семье разбитой. Брат ни за что не держался дольше трёх секунд, и я поняла, почему, только взяв в руки шерстяной мамин свитер.

— Ань, — позвал брат, но я его не услышала. Ладони кололо широкое плетение. Она его сама вязала. Она много чего нам подарила. Я задыхалась, но не отпускала последний кусочек её творения, боясь разжать пальцы. Только вздрогнула, когда брат меня обнял, к себе прижимая. — Ань, отпусти. Всё прошло.

Да, я понимала. Пальцы разжались. Свитер бесформенной тряпкой упал к ногам, но я старалась на него не смотреть. Я закрывала глаза и представляла тишину. Веки же подняла, только когда брат уже всё убрал.

Но, когда я смотрела, как он выкидывает коробку, а из неё вываливается краешек шерстяного рукава — тогда моё сердце замерло. И с тех пор, казалось, начало биться совсем тихо.

Мне было семнадцать, когда всё открылось.

Мой брат, мой милый брат, жизнь истративший на то, что бы меня уберечь, берёг меня со стороны, которую я принимала всегда врагами. Люди с контурами душ ярко-оранжевыми, как закаты лучистые, как беспросветная апельсиновая краска; я сбегала от них всё дальше, уводила прочь от дома, как птица уводит хищников от гнезда. Я считала, что нельзя им показываться, нельзя ими пойманной быть; я уносилась всё дальше, потом лишь к брату возвращаясь.

Брат тоже был таким. Он тоже был не из обычных людей. Но если я всегда наивно верила, что смогу уберечь его от врагов, то как могла подумать, что он один из них?

Брат был для меня всем. Я была всем для него. Мы друг за друга держались посреди океана черноты и никого ближе не подпускали, слушая дыхание друг друга и его храня трепещущим ветром в ладонях.