Колыбель тишины (СИ)

Она не умеет принимать, но она мастерски дарит. Она хочет дарить. Раскрывается широко, бери, сколько нужно, ей не жалко ничего в себе. Но только время идет, сменяют друг друга люди, характеры, маски, а Леся, даже постоянно касаясь их безразличной заинтересованности, вновь и вновь напарывается на один вывод. Даже если она может дарить, далеко не все могут принимать.

Люди берут у нее не потому, что в ее поддержке нуждаются. Просто потому, что она есть. Человеческий инстинкт в этом неистребим; гласит вера, что нельзя брать больше, чем необходимо, но люди постоянно закон естества нарушают. Лишнее тепло, думается им, это выгода. Приятный сюрприз. Бонус.

Лесина помощь тоже не бесконечна. Ей постоянно пользуются, и она это понимает — признает с горечью поражения и погасшим светлым взглядом. Сама так решила, нечего теперь трепыхаться пойманной бабочкой. Когда упорно говоришь: «Я отдам все», не всегда готов, что примут молча.

Возможно, она эгоистична, но все чаще и чаще приходят навязчивые мысли об отдаче. Если бы появился кто-то, кому она могла бы помочь. Спасти. Леся — отвратительная, может быть, в этом желании, но она хочет быть героем. Хоть для кого-то. Щедро отдавать, зная, что не зря пропускает через себя посторонний свет.

Потом в ее жизни появляется Сугу — разбитый, серый и чахнущий без солнца. Не того, что согревает с весны по осень и зимой ложится робким спектром на сугробы, и не того, чем некоторые люди зовут друг друга. Сугу нужен кто-то, кто мог бы принимать свет вместо него — и ему отдавать. Линза. Проводник. Маленькое звено, делающее большое дело.

Головокружительное ощущение захлестывает Лесю. Она знает, что нужна ему. Она может его спасти. Первоначальная неловкость сменяется настойчивостью, и снова Леся вторгается в его пределы.

Сперва она беспрестанно лезет во внутреннее пространство Сугу, а уже потом его личное пространство начинает нуждаться в ее присутствии.

На сбивчивое повторение признания он отзывается еще более неловко, пытаясь спрятать взгляд за стеклами очков и не подозревая, насколько замечательным и особенным видится Лесе.

Сугу — костлявый, сухой и черствый человек. Он не умеет нежничать, не испытывает ярких эмоций и точно не готов прыгать с разбегу в фонтан, чтобы охлаждать приступы неконтролируемых чувств. Он не любит людей, общество, толпы, не умеет готовить и заботиться о себе, не может произносить красивые речи. Но все это меркнет рядом с фактом, что Сугу Лесе нужен. Что он — тот, кого она так долго искала. И нашла.

Он милый, когда от неловкости не может и слова разумного выдавить. Он симпатичный в те моменты, когда этого не замечает. Он по-своему проявляет заботу, не подпускает к себе посторонних, но о приблизившихся всегда думает. Он любит младшую сестру, видеоигры и запутанные головоломки. У него чуть хриплый, простуженный голос, и ему не нравится весь он в совокупности — но это не важно, потому что он нравится Лесе.

Человек, который нужен, не должен быть идеальным. Это лишь отпугивает.

Сугу принимает свет, даримый девушкой, с безумной благодарностью, и Леся не может подавлять глубокое, всепоглощающее счастье, всякий раз ее окутывающее, когда она может быть с ним рядом. Сугу сжимает ее ладонь в своей, или ставит чайник, или соглашается выйти на улицу, которую так ненавидит. Сугу старается меняться ради нее.

Ради Леси никто ничего раньше не делал.

Она даже не думала, что отдача благодарностью может быть настолько приятной. Сугу может не любить себя, но его любить всегда будет Леся.

Для этого она, видимо, и существует.

========== «Весенние морозы» (Имир, Йорек) ==========

Комментарий к «Весенние морозы» (Имир, Йорек)

Эм-м… Это вроде как отрывок из стори, которую я никак не напишу.

И да, в драббле используются выражения грубее, чем я обычно позволяю, но так надо. Нет грязи — нет улиц.

Волчий холод сковывает землю, пробирая до глубин мертвой бурой почвы, порождающей красивые, но проклятые травы. Эти травы еще не выросли, семена, заранее заложенные, опасаются показываться: мороз стоит сильный, сухой и трескучий, инеем поигрывает на тонких голых ветвях, впивающихся в белесое небо силуэтами грозных штыков. Грязно и зябко, и твари уличные ежатся, кутаются в свои накидки-куртки-плащи (что получается урвать из магазинов). Мир застывает в ожидании весны.

Но весна не торопится. Можно сжечь Масленицу или какого-нибудь очередного отщепенца — все равно не поторопится, проигнорирует мольбы, махнет серебряным подолом, осыпая город новыми пригоршнями снега. Весна жестока. К ее началу треть уличных валится с простудой, вторая треть — с воспалением легких, а оставшиеся обходят заразных за два квартала.

Имир давится сиплым кашлем, шебуршит упаковкой. Щелкает пластинки, выдавливает таблетку и сует в намалеванный ротик. Косо поглядывает на гостя — гостя, не клиента, даже странно как-то — и ловит ответное внимание. Ладонью отбрасывает с лицо волосы.