Колыбель тишины (СИ)

Волосы у Имир красивые. Густые, каштановые, но выкрашенные в темно-красный, как гранаты или кровь, и волнами спадают на лицо и худые плечи. Это особая гордость Имир, она даже запрещает клиентам на них кончать — на что угодно, но не на волосы. И расчесывается часто. Нужно следить за своей внешностью, она ведь даже среди других бабочек выделяется.

— Пасиб, — кашляет благодарность Имир. Вообще-то она лишний раз этим словом не пользуется, но пацан, по крайней мере, реально помог. Сгонял в аптеку, достал таблетки. Странность не позволяет Имир воровать, а если сказать Шеолин, что Имир заболела — ад начнется.

— Не подавись, — отзывается гость.

— И че, я теперь в долгу? — Имир крашеными ноготочками кокетливо касается своих губ, тоже алых. — Переспать с тобой, что ли?

— Обойдусь без этой радости, — так и передергивается пацан.

Имир решает сделать вид, что обиделась. Ее душит кашель. Если подохнет от болезни — это скучно, а Имир весело живет. Она предпочитает по крайней мере существовать. Дышать, танцевать и трахаться. Маленькие радости уличной среды.

— Привередливый сученыш.

Йорек усмехается краем рта, и в его серых кошачьих глазах стоит едкий яд. Имир он не трогает, потому что с Имир отношения не дружеские — какие тут друзья-то, пф! — но не такие плохие. Йореку не нужна красноволосая танцовщица в кружевных платьях, продающая тело по приказу своей долбанутой хозяйки. Имир не нужен драный кошак, одну половину времени шатающийся в компании наставника-уебка, а другую — влипающий в собственные неприятности. Наверно, потому они и поладили.

Вкрадчивый голосок, которым Имир так гордится, тоже не сделать сейчас елейным, кашель слишком силен, но она все равно прикидывается оскорбленной и, продолжая игру, обиженно добавляет:

— Я же и снизу могу быть. Обычно только так и берут!

— А кому-то нравится, что его имеет девчонка?

— Если у этой девчонки настоящий член — да.

Извращенствами сложно такое назвать. Не самое экзотическое, что можно найти, да и Имир все равно, кто ей пользуется, лишь бы с пылом и захватывающе. Она раскусывает таблетку, и рот наполняется горечью. Передергивает от такого сильного вкуса. Йорек неотрывно смотрит, но его ресницы чуть опущены — не боится, что Имир нападет. Чудной пацан. Лучше б поостерегся, у Имир крыша ничуть не крепче остальных, в любой момент может снести.

— Вот нахера ты меня тут выручаешь? — бурчит она, скоадывая руки на плоской груди. Лиф платья черты не прячет. Йорек склоняет голову набок, короткие темные волосы придают его лицу особую бледность. А ему ведь тоже несладко. Подросток еще. Зимы нынче жестокие. Имир вздыхает: — Даже клиенты не раскошеливаются на лекарства.

— Не хочу, чтобы ты умерла.

От простой откровенности его слов становится тошно. Паучьи пальцы вцепляются в подол, глаза наливаются кровью. Не потому что Имир зла, а потому что просто не понимает.

— Ты не подходишь улицам.

Йорек признает, что это так. Он и сам знает, что эти повороты, тупики и грязь ему совсем не идут; со своим идиотским нежеланием давать другим подыхать он здесь лишний. Неправильный. Улицы таких всегда убивают, с этим-то пацаном что не так?

— Поправляйся, — говорит Йорек, поднимаясь с ящика. Если опоздает, Чешир вытрясет из него душу заодно с кишками. Имир супится.

— Не подохну, — откликается она.

Йорек чуть улыбается и покидает двор. Он замотан в темный короткий плащ, заляпанный кровью на рукавах, и кажется непривлекательным на фоне уличной мерзлости. Никто не знает, на что способен этот парнишка. Самый удивительный человек на улицах.

Имир давится кашлем. Весна все никак не желает наступать.

========== «Перед сном» (Люси) ==========

В детстве все было проще — хотя, если честно, Люси не помнит, в какой именно момент осознала, что ее жизнь начинает свое бешеное вращение. Возможно, все начало меняться, когда родители решили взять в семью Кирилла. Желтоглазый мальчик, улыбчивый, обходительный — и до неузнавания взрослый. Исполнявший все обязанности хорошего старшего брата, но все равно чужой и непонятный. Сломанный болью. И Люси рядом с ним — маленькая и беспомощная.

Точно, все изменилось с его появления, но поняла Люси это не сразу. Она продолжала засыпать после родительского поцелуя на ночь, играла с ровесницами и наслаждалась жизнью. Это удовольствие простиралось и дальше: на момент, когда семью Люси покинула, разом все перечеркнув. Она уже не была той их дочерью, которую они могли знать. Она была странной.

В отделении она и жила. Было неплохо, даже весело. Своя комната; десятилетняя Люси поначалу боялась жить в одиночестве, чуть не плакала, прощаясь у дверей с братом, теперь уже Каспером. Кас это, видимо, понимал, потому что часто к ней приходил, заглядывал. Но на всю ночь остаться не мог, ему и самому требовалось высыпаться. Каспер делал все, чтобы ей не было страшно, но он неизменно уходил, и Люси оставалась напротив своих печалей.