Колыбель в клюве аиста

- Как хочешь, так и понимай, - по-прежнему отвечал раздраженно Корноухий, но, немного поостыв, вытерев рукавом слезы, добавил обиженно: - Я здешний...

- Местный, что ли?

- Из Карповки - слышал?

- Где это?

- Откуда слышать тебе... э-эвакиированному...

- Эвакуированному, - поправил Ромка.

- Может и так... грамотный...

- А ты неграмотный?

- Что пристал?

- Как сюда попал?

- А что?

- Местный - и в детдоме.

- Так и попал. Уже год тут. Умерла мать... С сестренкой остались вдвоем.

С минуту-другую мальчики сидели молча. Прервал паузу Ромка:

- Да иди же сюда! Поближе...

- Какой быстрый!

- Да что ты...

- Я подойду - ты в зубы! Знаем...

- Не трону!

- Знаем... эвакуированных!

- Ну, хорошо, подойду я... Эх, Раим! - Ромка встал - поспешно поднялся и Корноухий. Ромка сделал шаг, и в тот же миг Корноухий панически рванул в сторону, в считанные секунды одолел террасу, вскоре исчез в лопушняке.

Ни после обеда, ни позже, на следующий день, Черный с дружками на пустыре не объявлялся. Ромка поднялся на комбайн, пересек полынник, прошелся вдоль речки в ожидании, но все тщетно. К вечеру, когда, возвращаясь, он через лаз нырнул во двор - остановился пораженный: перед ним стоял человек в ушанке, в лохмотьях, грязный, с всклокоченными волосами, с редкой бороденкой. Человек, вытанцовывая, выкрикивал:

- Медведи... волки... лошади... коровы... свиньи...

Ромка от неожиданности стал пятиться к лазу, собрался бежать. И побежал бы, если бы не ребячьи голоса рядом. Подняв голову, он увидел на крыше чулана, в четырех-пяти метрах от него, группу мальчишек, глазевших на танец незнакомого человека.

- Ишаки! Бараны! - смакуя, подсказывали сверху.

- Ишаки... Бараны... - повторил следом человек, пританцовывая и лишь изредка нагибаясь, чтобы подобрать яблоко или облупленную картофелину. Ромке стало не по себе, он проскользнул мимо танцующего дурачка, побежал внутрь двора.

Черного он встретил в столовой, после ужина. В помещении вовсю шла уборка. В разгар работы из смежной комнаты, переоборудованной в кухню, послышались голоса. "Черный", - догадался мальчик. И в самом деле, минуту-другую спустя оттуда вышел Черный с тарелкой в руках, он вместе с приятелем устроился в конце стола и как ни в чем не бывало принялся за еду. Ромка легонько дотронулся до него - Черный резко обернулся:

- Чего тебе?

- Шкуру верни!

- Ну, ты! - пришел на помощь Черному приятель.

- Подожди! - оборвал дружка Черный, а затем обернулся и уже изменившимся голосом, ласково, почти участливо, по-взрослому поинтересовался:

- Какую шкуру?

- Он еще не знает! - наглость взорвала Ромку. - Мою!

- Так бы и сказал - вчерашнюю. Вспомнил... Пошамаем, и верну. Цела шкура, - произнес Черный, а затем, неспешно дохлебав затируху, встал из-за стола. Втроем в сумерках вышли во двор.

- Где же я оставил ее? - говорил вслух не то себе, не то Ромке Черный, шагая. - Ага, вспомнил! В дровяном складе... В поленьях. Тут...

Дровяной склад находился на открытом воздухе, в закутке, в глубине двора.

- Тут. Гляди, - произнес Черный, показывая дыру в поленнице, и когда Ромка доверчиво нагнулся, пнул его. Ромка отлетел, скользнул по поленьям. Не упал - сзади его подхватил, сжал в объятиях дружок Черного. Не раздумывая, Черный ударил - удар пришелся в краешек рта. Хряснул еще, поинтересовался:

Напомни, мякина, что я должен вернуть.

Ответ прозвучал вызовом.

- Шкуру!

Черный легонько похлопал по руке дружка - тот понял, передвинул клещи рук повыше, - и тогда Черный резко ткнул кулаком в то место, где узлом спереди сходились ребра, но только чуточку ниже.

Ромка согнулся, схватился руками за живот, присел на поленьях. В глазах поплыло.

Потом стало тихо.

Ромка сидел на поленьях. "За что? За что?! - кипело у него внутри. - Разве я сделал плохое?!" И удивительно: действия Черного не испугали Ромку - напротив, после расправы он почувствовал себя увереннее, на смену страху пришла обида, преобразовавшаяся в неуступчивость. Уже на следующий день, увидев обидчика, стоявшего с дружками, Ромка как ни в чем не бывало, выпалил:

- Верни шкуру!

И снова резко, но на этот раз будто бы поперхнувшись дымом, обернулся Черный...

И неделю спустя после этого... Той памятной ночью, когда снова весь в розовом, но уже во сне, плясал дурачок у лаза... Время клонилось к полуночи. Дурачок сделал огненный прыжок, другой - Ромка, не утерпев, вскрикнул, вскочил на кровати; в ногах метался огонь. Повскакивали и остальные мальчишки, уставились сначала недоуменно, а потом, когда до сознания дошла суть происшедшего, - испуганно на пляшущего и кричавшего в ужасе Ромку.

Долго той ночью сидел он на кровати, обхватив в темноте руками голову, сидел до тех пор, пока сосед по койке, Корноухий, протерев глаза, не удивился:

- Ты все сидишь? Ложись... Ложись, мякина. Не бойся. Все. Не будет больше лисапеда - говорю тебе: не будет!

- Лисапеда, - едва не плача передразнил Ромка. - Велосипеда!

- Легче от этого не станет, - ответил резонно Корноухий.