Колыбель в клюве аиста

И еще недельку спустя... Корноухий, случайно заглянув в детдомовскую библиотеку - домик с островерхой тесовой крышей посередине двора, во второй половине которого жил директор, он же военрук, с семьей, - увидел Ромку, который ходил вдоль стеллажей, в поисках книги. Он терпеливо дождался Ромку у дверей, позвал к себе.

- Есть у меня книга - не веришь? - сказал он, опасливо оглядываясь по сторонам, извлек из холщовой сумки под кроватью книгу: - Бери. Тебе. Насовсем.

- Пригодится самому.

- Да бери, говорю! Мне, что ли, пригодится? Мне - что есть, что нет. Обойдусь. Вот, если бы сказки... или про войну - согласен. Эту - гляди, новенькая - в библиотеке... В Карповке взял и...

- Забыл вернуть, - подсказал Ромка.

- Не забыл. Просто не до книги было. Мама умерла... Серьезная книга. Я начал читать и бросил. Тебе понравится.

- Почему?

- Ты вон какой.

- Какой?

- Ну, гордый. Черного не боишься... - в глазах мальчишки мелькнул испуг. - Черный... Он же бывший...

- Кто? Договаривай.

- Урка. Бритва у него - видел?

- Бритва? Хочешь, посоветую: не бойся.

- А ты меня не учи! - вдруг, как некогда, вспыхнул Корноухий, в глазах блеснули слезы. - Знаю, что делаю!

- Уймись, псих...

- Лисапед устроил, - Корноухий снова изменился, будто бы испугался своего голоса. - Знаешь, кто?

- Знаю. Я тоже устрою велосипед - верну ему долг.

- Черному?! Ты это брось. Ничего я тебе не говорил. Не впутывай!

- Ты ни при чем.

- Заруби: не говорил я.

- Я ему при встрече выскажу. Не страшно! Скажу, что он тоже получит свой велосипед. В открытую скажу. Обязательно...

Но это произошло позже. В тот день Ромка перелистывал подаренную книгу. Называлась книга "Карл Бруннер". На обложке был нарисован фургон: на глазах какой-то мальчишка вовсю гнал лошадей... Ромка, отложив "Бруннера" в сторону, принялся за чтение другой книги. "Карл Бруннер" лежал под подушкой, дожидаясь своей очереди: не тянула душа к книге, одетой в строгую коричневую обложку, - веяло от нее суровостью и еще чем-то таким, чего и без того было взахлест в жизни.

Ноябрь ворвался слякотью, ранней снежной крупчаткой - он перекрасил все в буровато-коричневую обложку. Дело, однако, не в красках - ступать по земле босиком было почти невозможно. "Почти" - еще не "невозможно": Ромка стоял где-то в конце шеренги, переминаясь с ноги на ногу. Как ни старался остаться незамеченным - не удалось...

- Выходи! И бегом марш в военный кабинет! - не скомандовал -- прокричал военрук, вытащив пацана из строя. Минуту-другую спустя он вошел, усадил Ромку на диван напротив.

- Одежда? Обувь? - спросил он, оглядывая мальчика.

- Не знаю, - произнес тихо Ромка.

- Не знаешь, где одежда?! Продал? Проиграл в карты? Где?!

- Не знаю.

- Отвечай же!

- Я сказал.

- Может быть, Розиев...

- Я сказал...

- Да пойми же, мальчишка! Нам, и тебе, и мне, важно знать. Розиев, да? Он?

- Я ответил.

- Накажем Розиева.

- Я сам накажу...- вдруг сказал и осекся Ромка. Военрук долго, осмысливая сказанное мальчиком, смотрел тому в глаза, затем сдержанно, радуясь правильности догадки, сказал:

- Вот видишь, все просто... Выходит, Розиев...

Он открыл двери и крикнул громко - так, что слова, выкрикнутые им, перекатились по длинному пустому коридору:

- Розиева! Сюда! Ко мне!

В кабинете военрука сидели втроем. Вернее, сидел военрук, а на диване Ромка. По другую сторону стола, опустив голову и косясь на Ромку, стоял Черный.

- Собирай вещи, Розиев - все! Доигрался! - говорил раздраженно военрук. - Переведем в другой детдом. За такие штуки, - военрук понизил голос, - и в колонию мало...

И тут произошло совершенно невероятное: Черный заныл, заканючил прощение, на глазах от усердия даже выступили слезы. Ромке стало не по себе - он тут же простил Черному.

А часом позже он шел по коридору, направляясь в свою комнату, шел быстро, но негромкое "Вот Мякина..." насторожило, заставило оглянуться. Так и есть: у окна, притулившись, стояли Черный с дружками. Черный щелкнул трофейной зажигалкой, прикурил, обернулся, что-то бросил собеседникам - те заулыбались, - и Ромка не увидел ни сожаления, ни недавнего раскаяния. Перед ним стоял Черный. Ромка сжался, а затем, точь-в-точь Корноухий, машинально выкрикнул обидное слово, побежал по коридору, шлепая ногами о дощатый пол.

4

Неохотно думалось Ромке о первой детдомовской зиме, мысли путались, разбегались... Но вот: он сидел, примостившись на поленьях; на коленях лежала та знакомая книга в коричневом переплете. Мысли, цепляясь за содержание книги, уходили все дальше и дальше, и он чуточку пожалел, когда все это враз резко прервалось.

И - еще.

- Видел удода? - любопытствовал Корноухий, возникший неожиданно из-за поленницы, глаза его горели в восторге.

Настроение Корноухого передалось Ромке - вспыхнули и у него глаза:

- Нет. А что?

- Знаю полетел куда - в пустырь! Хочешь поглядеть?

Мальчики нырнули в лаз, пересекли пустырь - удода нигде не было видно; прошли вдоль русла реки, вернулись, взобрались на комбайн, присели, свесив ноги. Минуту-другую молчали, оглядываясь серьезно вокруг.

- Улетел, - вздохнул Корноухий. - Гляжу: под окном по траве бегает. Выбежал, а он - к поленьям.