Колыбель в клюве аиста

- Улетел, - согласился Ромка.

- Теперь пойдет...

- Пойдет, - снова согласился Ромка, догадываясь, что мальчик под словом "пойдет" имел в виду потепление, поступь весны.

Корноухий, позевывая, смотрел на тот берег реки, туда, где была видна полоска сада.

- Сад колхозный?

- Ага.

- Лазали? - первым свернул от начатой темы разговора Ромка.

- Чего не лазать? - удивился лениво Корноухий.

- Раз - и там... Только в саду дед с ружьем, бабахает солью - успевай только прятаться. И собака мордастая - не захочется яблок!

- Говорят, стараешься ты для Черного, Раим.

- А тебе что?! - снова готов был взбелениться Корноухий и уже побледнел, задрожал, готовый выдавить слезу, но Ромка, наученный опытом, желая успокоить собеседника, сказал о другом, кажется, что-то про удода. Корноухий подозрительно покосился:

- И для себя... И для него... И ты будешь стараться. Обломает - как миленький будешь стараться.

- Для него - нет! - сказал убежденно Ромка, машинально раскрыв книгу.

- Это куда повернет жизнь, - сказал рассудительно Корноухий. - А книга интересная?

- Мне нравится. Хочешь, почитаю вслух? - неожиданно предложил Ромка.

- Читай, мне что!

Ромка прочитал две-три страницы, но, заметив краешком глаза, как позевывал мальчишка, прервал чтение.

- Серьезная, - сказал Корноухий, придя в замешательство.

- Только не для чтения вслух, - успокоил его Ромка, нарочито в поддержку зевнув и захлопнув книгу.

- Вот-вот, я же говорю: серьезная книга, - обрадовался Корноухий.

Наступила пауза.

- Ты думаешь, Черного боюсь, с чего? - сказал неожиданно Корноухий. - Как бы не так! Так и быть, скажу, только никому - чтоб язычок держать за зубами.

- Обещаю.

- Знаю, не скажешь, все равно побожись,

- Клянусь!

- Не-е-е, не выйдет. Клянись матерью. Вот так. Чтоб мне больше не видеть мать родную!

Ромка побледнел.

- Не буду, - сказал он негромко, но твердо. - И вообще... Иди ты! Не нужна мне твоя тайна!

- Я же так... ладно... - сказал растерянно Корноухий.

- Застукал он - так вышло. Меня послали за мылом в учительскую. А там передняя, помнишь, маленькая комната.

В этой-то передней и произошло то, о чем с волнением, сбиваясь, вдруг стал рассказывать Корноухий.

Корноухий стоял перед учительской...

- Можно? - попросился он робко, стуча костяшками пальцев о дверь.

Ответа не последовало.

Мальчик несмело приоткрыл дверь, заглянул внутрь - никого. Он обвел взглядом комнатушку: все также уныло вдоль стен высились громоздкие застекленные шкафы с кипами бумаг, на подоконнике стоял горшочек с геранью, там же - фарфоровая тарелка с окурками. Рядом с тарелкой лежал какой-то блестящий на свету предмет. Корноухий постучался в следующую дверь, протяжно, жалостливо попросился:

- Можно?

Постучался еще и еще. А затем, не дождавшись ответа, снова прикрыл дверь. Учительская также была безлюдна. Впрочем, не совсем: в углу комнаты, у пианино, откинувшись на спинку кресла, дремала старушка - учительница пения. Корноухий ретировался, но тут его взгляд упал на бумажную коробку. В коробке лежали кусочки мела. Корноухий взял несколько столбиков, но, секунду-другую поколебавшись, положил все, кроме одного, обратно. Вышел в переднюю комнату, остановился у подоконника с геранью. Коснулся рукой металлического предмета, который оказался портсигаром. Необычным портсигаром. Внутри его лежали с десяток папирос - для тех дней вещи сказочные. Корноухий словно бы нехотя прикрыл крышку, легонько надавил поверх крышки и - о, чудо! - замок щелкнул, накрепко закрыв портсигар.

Ничего подобного до сих пор Корноухому не приходилось видеть. Но это не все. На крышке была изображена желтая подкова.

- Золотая... - мелькнуло в голове у мальчика.

Внутри подковы виднелось изображение женской головы. Корноухий подержал в руках портсигар. Положил на место. Снова взял. И тут заволновался, руки его мелко-мелко задрожали. Взглянул в окно - во дворе группы ребят старшего возраста занимались физкультурой. Положив портсигар на место, приоткрыл дверь, выглянул ~ коридор был безлюден, лишь в конце его, где он круто поворачивал в сторону, слышались женские голоса, да из приоткрытых дверей неподалеку доносился голос учителя, громко объяснявшего урок. Уйти не было никаких сил. Корноухий, борясь с искушением и страхом, вернулся к подоконнику и уставился на портсигар, на тарелку с окурками, где все еще тлел окурок со смятым в кончике крест-накрест мундштуком.

- Уходи! Уходи! - уговаривал себя мальчик. - Надо уходить! И живее.

- Да бери! Ну, решись! - нетерпеливо, прямо-таки злясь, подсказывало внутри нечто другое. - Какая вещь! Хватай!

- Бери!

- Уходи!

- Бери!

- Уходи!

Корноухий находился в смятении. Он взял и снова положил на место портсигар. И уже сделал шаг к выходу, как резануло нечто:

- Дурачок!