Колыбельная

Она проводит пальцем по кольцу с бриллиантом у себя на руке. Камень массивный и острый. Она переворачивает кольцо, так что бриллиант возвышается над ладонью. Она прижимает ладонь к полированной дверце шкафа. На дверце остаётся глубокая царапина в виде стрелки налево.

Она отмечает дорогу.

Оставляет свой след в истории.

Она говорит в трубку:

— Большое спасибо. — Она заканчивает разговор и убирает мобильный обратно в сумочку.

Бусы у неё на шее — из какого-то непонятного зелёного камня. Зелёные бусины перемежаются с золотыми. Под ними — ещё одни бусы, жемчужные. Раньше я их на ней не видел.

Она надевает туфли и говорит:

— Отныне и впредь моя основная задача — держать вас с Моной подальше друг от друга.

Она взбивает волосы над ухом и говорит:

— Идите за мной.

Она проводит ладонью по поверхности столика — рисует ещё одну стрелку. Дубовый карточный столик Шератон с раздвижными ножками и откидной крышкой, как написано на табличке.

Теперь — искалеченный.

Элен Гувер Бойль идёт впереди. Она говорит:

— И зачем вы вообще занялись этим делом?! — Она говорит: — Вас оно не касается.

Потому что я — репортёр, она это имеет в виду? Потому что я — репортёр, который взялся расследовать что-то такое, о чём нельзя никому рассказать? Потому что это рискованно. Потому что я в лучшем случае выставляю себя вуайеристом. А в худшем — стервятником.

Она останавливается перед большим гардеробом со стеклянными дверцами, и я вижу своё собственное отражение у неё за плечом. Она открывает сумочку и достаёт маленький золочёный цилиндр. Губную помаду.

— Именно это я и имею в виду, — говорит она.

Стиль французский ампир с египетскими мотивами в переплетающемся разноцветном орнаменте, как написано на табличке.

В зеркале — Элен Гувер Бойль открывает помаду.

Помада — ядовито-розовая.

Я говорю у неё за спиной: а если это не только работа?

Может быть, я не только газетный хищник, который гоняется за сенсацией.

Совершенно без всякой связи мне вспоминается Нэш.

Я говорю, может быть, я узнал про книгу, потому что когда-то она была и у меня. Может быть, у меня были жена и дочь. Что, если я прочитал им на ночь этот проклятый стишок, чтобы они побыстрее заснули? Давайте представим себе ситуацию. Разумеется, гипотетически. Что, если я их убил? Если ей нужно что-то вроде рекомендательного письма, такое признание подойдёт?

Она растягивает губы и подкрашивает их по новой — розовым поверх розового.

Я подхожу ещё ближе и говорю: как на ваш взгляд, я достаточно настрадался?

Она поджимает губы, а потом медленно приоткрывает. В последний момент они залипают на долю секунды.

Не дай бог никому выстрадать столько, сколько выстрадала Элен Гувер Бойль.

И я говорю, может быть, я потерял не меньше.

Она закрывает помаду. Убирает обратно в сумочку и оборачивается ко мне.

Она стоит передо мной, вся блистательная и спокойная, и говорит:

— Гипотетически?

Я выжимаю улыбку и говорю: разумеется.

Она прижимает ладонь к зеркальной дверце. На зеркале остаётся глубокая царапина в виде стрелки направо. Она идёт дальше, но медленно, ведя рукой по буфетам, трюмо и комодам, по навощённому дереву, по полировке — идёт, разрушая всё, к чему прикасается.

Она говорит:

— А вы никогда не задавались вопросом, откуда оно вообще появилось, это стихотворение?

Африканский фольклор, говорю я, стараясь не отставать от неё ни на шаг.

— Я говорю про книгу. Книгу заклинаний. — Она идёт мимо бюро и сервантов, мимо кресел Farthingale. Она говорит: — «Книгу теней», как её называют ведьмы. У каждой колдуньи она своя.

«Стихи и потешки со всего света» вышли одиннадцать лет назад, говорю я. Я кое-что разузнал. Тираж был совсем небольшой — пятьсот экземпляров. Издатель, «KinderHaus Press», вскорости обанкротился, и права на переиздание и печатные формы с набором перешли к некоему человеку, который купил их вместе со всей остальной обстановкой, когда покупал дом автора-составителя, который скоропостижно скончался — безо всякой видимой причины — три года назад. Я не знаю, как сейчас обстоит дело с правами. Может, со смертью автора-составителя они переходят во всеобщее пользование. Я так и не выяснил, кому они принадлежат сейчас.

Элен Гувер Бойль замирает на месте, ладонь с бриллиантом останавливается точно посередине широкого зеркала. Она говорит:

— Права сейчас у меня. Я знаю, каким будет следующий вопрос, поэтому отвечаю сразу. Я их купила три года назад. Мне удалось разыскать триста из первоначальных пятисот экземпляров, и я все их сожгла.

Она говорит:

— Но это не самое главное.

Я соглашаюсь с ней. Да. Самое главное — разыскать оставшиеся экземпляры и остановить эту чуму. Принять срочные меры по борьбе со стихийным бедствием. Самое главное — найти способ, как забыть песню самим. Может быть, Мона Саббат и её компания нам в этом помогут.

— Господи, — говорит Элен, — только, пожалуйста, не говорите, что вы собираетесь посетить это шаманское сборище. — Она говорит: — Вы, как я понимаю, наводили справки о составителе? И что удалось узнать?