Колыбельная

Его лицо и руки — в корке засохшей крови. Дьявольское лицо. Его растрёпанные белые волосы торчат надо лбом, жёсткие и красные, как рожки дьявола. Рыжая козлиная бородка. Среди всей этой красноты его глаза — белые-белые. Но белые не как белые флаги, которые означают, что противник сдаётся. Они белые, как белок сваренного вкрутую яйца от искалеченной курицы в инкубаторской клетке, яйца от массового производства страданий, печали и смерти.

— Точно так же Адама и Еву изгнали из райского сада, — говорит Устрица. Он стоит на полосе гравия у шоссе. Он наклоняется к окошку и спрашивает у Моны, которая так и сидит на заднем сиденье: — Ты идёшь, Ева?

Тут дело не в любви, тут дело во власти.

Солнце садится у Устрицы за спиной. У него за спиной — поташник, ракитник метельчатый и пуэрария. У него за спиной — весь мир в беспорядке.

И Мона с обломками западной цивилизации, вплетёнными в волосы, с кусочками распущенного ловца снов и монетками И-Цзын, смотрит на свои руки с чёрными ногтями, сложенные на коленях, и говорит:

— Устрица, то, что ты сделал, — это было неправильно.

Устрица протягивает руку в красных подтёках крови, тянется к Моне и говорит:

— Шелковица, несмотря на все твои травяные благие намерения, из этой поездки ничего не получится. — Он говорит: — Пойдём со мной.

Мона сжимает зубы, смотрит на Устрицу и говорит:

— Ты выбросил мою книгу по искусству индейцев. — Она говорит: — Она была мне нужна, эта книга.

Есть люди, которые всё ещё верят, что знание — сила.

— Шелковица, солнышко. — Устрица гладит её по волосам, и волосы прилипают к его окровавленной руке. Он убирает прядь волос ей за ухо и говорит: — Эта книга была идиотской.

— Ну и ладно, — говорит Мона и отстраняется от него.

И Устрица говорит:

— Ну и ладно, — и захлопывает дверцу, оставляя на стекле кровавый отпечаток ладони.

Он отходит от машины. Качает головой и говорит:

— Забудь меня. Я — просто ещё один Боженькин крокодильчик, которого можно спустить в унитаз.

Элен снимает скорость с нейтралки. Она нажимает какую-то кнопку, и дверца Устрицы закрывается на замок.

Снаружи закрытой машины, смазанно и приглушённо, Устрица кричит:

— Можешь спустить меня в унитаз, но я всё равно буду жрать дерьмо. — Он кричит: — Буду жрать дерьмо и расти.

Элен включает поворотник и выруливает на шоссе.

— Можешь забыть меня, — кричит Устрица. Устрица с красным дьявольским лицом и большими белыми зубами. Он кричит: — Но это не значит, что меня не существует.

Совершенно без всякой связи мне вспоминается первый шелкопряд непарный, вылетевший в окошко в Медфорде, штат Массачусетс, в 1860-м.

Элен убирает одну руку с руля, прикасается пальцем к глазу и кладёт руку обратно на руль. На пальце в перчатке — тёмно-коричневое пятнышко. Мокрое пятнышко. В горе и радости. В богатстве и бедности. Это — её жизнь.

Мона закрывает лицо руками и плачет в голос.

Я считаю — раз, я считаю — два, я считаю — три… я включаю радио.

Глава тридцать вторая

Городок называется Стоун-Ривер, Каменная Речка. Стоун-Ривер, штат Небраска. Так указано в карте. Но когда мы с Сержантом въезжаем в город, на щите-указателе написано совсем другое: «Шивапурам».

Небраска.

Население 17 000.

Посередине улицы, прямо по разделительной полосе, бредёт бурая с белым корова, которую нам приходится объезжать. Корова невозмутимо жуёт свою жвачку и даже не смотрит на нашу машину.

Центр города представляет собой два квартала построек из красного кирпича. Светофор на пересечении двух главных улиц мигает жёлтым. Чёрная корова чешет бок о металлический столб стоп-знака. Белая корова жуёт циннии из горшков на окне почтового отделения. Ещё одна корова лежит перед входом в полицейский участок, перегораживая тротуар.

Пахнет карри и пачули. Помощник шерифа обут в сандалии. Помощник шерифа, почтальон, официантка в кафе, бармен в таверне — у всех на лбу чёрная точка. Бинди.

— Господи, — говорит Сержант. — Весь город теперь исповедует индуизм.