Колыбельная

В полицейском протоколе это назвали бы сексуальным контактом с трупом.

Вспоминается Нэш.

Катрин лежала всё так же тихо. Нижняя часть её головы стала тёмно-красной.

Livor mortis. Окисленный гемоглобин.

Только когда я вернулся домой с работы, я понял, что сделал.

Здесь и сейчас. В запахе кожи в салоне машины Элен. Солнце только-только поднялось над горизонтом. Сейчас — тот же самый момент во времени, какой был тогда. Мы поставили машину под деревом, на зелёной улице, в квартале маленьких частных домов. Дерево цветёт, и всю ночь на машину падали розовые лепестки и прилипали к росе. Машина Элен — розовая, словно выставочный экземпляр, вся в цветах, я смотрю сквозь маленькое пространство на лобовом стекле, ещё не засыпанное цветами.

Бледный утренний свет, проникающий сквозь лепестки — розовый.

Розовый свет на Элен, Моне и Устрице, спящих.

Чуть впереди по улице — пожилая пара возится с цветами на клумбах у дома. Старик наполняет водой канистру. Старушка стоит на коленях, выпалывает сорняки.

Я включаю свой пейджер, и он сразу же начинает бибикать.

Элен дёргается во сне и просыпается.

На пейджере высвечивается телефон. Этого номера я не знаю.

Элен выпрямляется на сиденье, сонно моргает и смотрит на меня. Потом смотрит на крошечные часики у себя на руке. На одной щеке у неё — продавленный красный след от изумрудной серёжки-висюльки. Она смотрит на слой розовых лепестков на лобовом стекле. Запускает в волосы руки с розовыми ногтями и взбивает причёску. Она говорит:

— Мы сейчас где?

Есть люди, которые всё ещё верят, что знание — сила.

Я говорю, что понятия не имею.

Глава тридцатая

Мона стоит у меня над душой. Тычет мне в лицо ярким рекламным проспектом и говорит:

— Давайте сходим туда. Ну пожалуйста. Всего на пару часов. Ну пожалуйста.

На фотографиях в брошюрке — люди на американских горках, они кричат и машут руками. Люди на электрических автомобильчиках на площадке, выложенной по периметру старыми автопокрышками. Люди с сахарной ватой и люди на лошадках на карусели. Люди на «чёртовом колесе». Надпись большими буквами по верху страницы: «Страна смеха, отдых для всей семьи».

Вместо букв «А» и «О» — четыре смеющиеся клоунские рожицы. Мама, папа, сын и дочка.

Нам предстоит обезвредить ещё восемьдесят четыре книжки. Это ещё несколько дюжин библиотек по всей стране. Нам надо ещё разыскать гримуар. Воскресить мёртвых. Или кастрировать всех поголовно. Или же уничтожить всё человечество — у каждого свои понятия.

Надо столько всего ещё сделать, столько всего исправить. Вернуться к Богу, как сказала бы Мона. Просто чтобы не нарушать равновесие.

Карл Маркс сказал бы, что мы должны превратить все растения и всех животных в своих врагов, и тогда то, что мы их убиваем, будет оправданно.

В сегодняшних газетах сообщают, что муж одной из манекенщиц задержан по подозрению в убийстве.

Я стою в телефонной будке у входа в библиотеку в маленьком провинциальном городе. Элен с Устрицей пошли потрошить книгу.

Мужской голос в трубке произносит:

— Отдел расследования убийств.

Я спрашиваю: кто говорит?

И он отвечает:

— Детектив Бен Дантон, отдел расследования убийств. — Он говорит: — Кто это?

Полицейский детектив. Мона назвала бы его моим спасителем, посланным, чтобы вернуть меня к человечеству. Этот — тот самый номер, который высвечивался у меня на пейджере уже несколько дней.

Мона переворачивает проспектик и говорит:

— Посмотри.

У неё в волосы вплетены обломки ветряных мельниц, радиобашен и железнодорожных эстакад.

На фотографиях клоуны обнимают улыбающихся детей. Родители держатся за руки и проезжают в крошечных лодках по Тоннелю Любви.

Она говорит:

— Да, поездка у нас рабочая, но это не значит, что надо всё время работать.

Элен выходит из библиотеки и спускается по ступенькам, и Мона бросается к ней и говорит:

— Элен, мистер Стрейтор сказал, что можно.

Я прижимаю трубку к груди и говорю, что я этого не говорил.

Устрица выходит из библиотеки и встаёт за спиной Элен, чуть сбоку.

Мона тычет брошюркой в лицо Элен и говорит:

— Смотри, как там весело.

Детектив Бен Дантон говорит в трубке:

— Кто говорит?

Это было нормально — принести в жертву того мужика с машинками на трусах. Это было нормально — принести в жертву ту молодую женщину с цыплятками на фартуке. Скрыть от них правду, не избавить их от страданий. И принести в жертву вдовца очередной манекенщицы. Но пожертвовать собой ради того, чтобы спасти миллионы, — это другое дело.

Я говорю, что меня зовут Стрейтор и что он мне звонил на пейджер.

— Мистер Стрейтор, — говорит он. — Нам надо задать вам несколько вопросов. Вы не могли бы зайти?

Я спрашиваю: вопросов — о чём?

— Нам лучше поговорить лично, — отвечает он.

Я говорю: это насчёт смертей?

— Когда вы сможете к нам зайти? — отвечает он.

Я говорю: это насчёт смертей без очевидной причины?

— Лучше раньше, чем позже, — говорит он.

Я говорю: это не потому, что среди тех, кто умер, был мой сосед сверху и трое моих сослуживцев?

И Дантон говорит:

— Что?

Я говорю: это не потому, что я проходил мимо по улице, в тот момент, когда умерли ещё трое?

И Дантон говорит:

— Для меня это новость.