Колыбельная белых пираний

Дядиколин прах она развеяла в лесу, среди зимних скрипучих сосен, плавающих верхушками в бескровно-сером студеном небе. Словно осторожно щупающих ближний небесный слой. В лицо летели тонкие невесомые хлопья, и казалось, будто лес постепенно легчал от этого неслышного вьющегося снега. Будто все пространство вокруг теряло плотность, становилось воздушным, свободно досягаемым, открытым на все четыре стороны.

В итоге земляных пристанищ дорогих людей по-прежнему оставалось два.

Вера кладет на обе могилы подвядшие бледные гвоздики, купленные в ларьке возле автобусной остановки, у старушки с водянистыми глазами и красноватым, будто спекшимся лицом. Ничего лучшего старушка предложить не могла. Впрочем, вряд ли тетя Лида и Тоня ожидали чего-то особенно роскошного, изысканно-помпезного. Скорее всего, Вера могла бы ограничиться даже рыхлыми шишечками лугового клевера, цветущего возле крылатой коровы. Или вовсе явиться с пустыми руками.

Всякий раз, когда Вера приходит на дорогие могилы, ее охватывает странное чувство собственной избыточности, необязательности своего присутствия. Два близких ей человека, при жизни друг друга не знавшие и связанные исключительно Вериным существованием, после смерти вдруг объединились уютным пригородным кладбищем. Они лежат почти что рядом, на расстоянии в несколько узких аллей, в одной и той же ласковой земляной темноте, и теперь как будто гораздо крепче связаны друг с другом, чем с Верой. Между ними теперь невидимая прочная нить, и никакое связующее звено в лице нездешнего, живого человека им больше не нужно.

Немного постояв у обеих могил, Вера отправляется бесцельно бродить по аллеям, среди навсегда застывших во времени незнакомцев. Между оградами густо зеленеют кусты и сочная некошеная трава. Периодически буйная зелень пролезает и сквозь чугунные незамысловатые узоры оград. Довольно много могил кажутся полузаброшенными, и вокруг них стелется удушливо-сладкий запах неспешного запустенья. Все кладбище как будто налито летними хмельными соками и медленно куда-то плывет в мареве пестрых, постепенно увядающих или подгнивающих цветков.

Вера рассеянно водит взглядом по датам жизни, по чужим прохладно-далеким именам. Большинство местных обитателей обустроились здесь довольно давно. Вот уже двадцать семь лет как под выцветшими венками и искусственными цветочными композициями покоится некий Юрий Калачев. А чуть дальше – целых тридцать два года безо всяких венков и букетов, одной только сочной сорной травой обходится какая-то Галина Свешникова. Двенадцать лет назад предали земле годовалую Риточку Худякову (на ее могиле грустит толстощекий мраморный ангелок). В позапрошлом году попрощались с почти столетним старичком Василием Георгиевичем Еремеевым (в память о нем золотятся бархатцы, почти такие же, как у Тони). А семнадцать лет назад… здесь похоронили Дмитрия. Шестнадцатилетнего Дмитрия Коршунова.

Вера резко притормаживает – всего на полсекунды. Сквозь молниеносно проступившую из глубины глазниц полутьму она успевает заметить, что портрета покойника на гранитном надгробии нет. Что могила пестрит цветами – живыми, пробившимися к свету сквозь тяжелую дремотную землю, и мертвыми, лежащими аляповатыми увядающими букетами. И что с краешку, у самой оградки, лежит свежая охапка лугового клевера.

Нет-нет, такого быть не может. Это не он. Это кто-то другой. Просто совпадение.

Вера тут же отворачивается и быстрым шагом уходит прочь. Пульс нещадно бьет по ушам, и по спине между лопатками струится обильный студеный пот.

Ведь фотографии на памятнике нет. Значит, этим Коршуновым может быть кто угодно. Обычная, распространенная фамилия. И, к сожалению, не так уж редко люди умирают в шестнадцать лет. Всякое бывает. А мой Коршунов жив, здоров, недавно вернулся из Манауса и скоро должен явиться на повторный прием. Он вовсе не лежит в кладбищенской земле, под завалом пестрых гниющих букетов.

Но уверенность в этом с каждой секундой неумолимо ослабевает.

Случайно увиденная могила некоего Коршунова кажется Вере вопиющей несправедливостью со стороны реальности. Внезапным предательским ударом под дых. Ведь Вера только-только успела вкусить чудесный густой напиток успокоения, легкости, сладостной глубинной гармонии. И вот уже напиток становится разбавленным, водянистым, а совсем скоро и вовсе превратится в разведенное водопроводной мутью зловонное пиво, которое когда-то подавали в полуподвальном студенческом баре.